Лена принимает только по записи, и те, кто собирается пройти через ее руки, должны озаботиться этим за три месяца, преодолеть препятствие по имени Жюдит (ее помощница, любезная, как тюремная дверь) и не выказывать излишней требовательности ни по поводу предварительной сметы – мать не способна сказать, сколько времени займет у нее работа, и прикинуть с точностью хотя бы до сотен евро, во сколько она обойдется, – ни по поводу самого творения: она сама решает, что будет рисовать, а если ее предложение не нравится, клиентка вольна отправиться делать тату в другое место.

Именно эта сегрегация и драконовские правила принесли ей успех. О ней писала вся феминистская пресса, и во Франции, и за рубежом, вышла куча репортажей по телевидению, что послужило великолепной и бесплатной рекламой, а также вызвало неприязнь коллег – на что ей было глубоко плевать, – зато оттянуло тех клиенток, которые только открывали для себя тату и решили, что, когда всем верховодит женщина, – это замечательно и куда практичней, потому что с ней проще найти общий язык и договориться. Мать появилась в нужный момент, когда у женщин появилось желание нанести тату и самоутвердиться таким способом.

Лена хотела сделать тату и мне, но я всегда отказывался. Она считает, что у меня банальная внешность, критикует мой конформизм в одежде, твердит, что у меня унылая прическа, заверяет, что, если бы я покрасился в пепельный цвет, мне бы это ужасно пошло, регулярно осведомляется, не решил ли я наконец сделать пирсинг под языком или вставить бриллиант в ухо, упрекает, что я не отращиваю бороду, хотя я безбород от природы. Я отказываюсь вступать в разговор и не испытываю желания носить отличительные знаки. Я выделяюсь на свой лад, оставаясь тем, какой я есть.

* * *

Чтобы покончить (временно) с карикатурой на мать, следует добавить, что она передвигается только на своем «харлее». Темно-синий 1500-кубовый «Twin-Cam» с очень высоким рогатым рулем, который медленно заводится и начинает стучать с полоборота, – она пользуется им, чтобы доехать от нашего дома на улице Женераль Блез до «Студии», слова «метро», «автобус» и «такси» ей незнакомы. Она быстрее дошла бы пешком, но пользуется случаем сделать несколько кругов по Парижу перед тем, как явиться на работу. Когда она сидела без денег, то раздобыла где-то черный старенький, раздолбанный «Shovelhead»[19], с которым долго, терпеливо возилась. Кое-что она способна сделать собственными руками, но из него постоянно откуда-то вытекало масло, и починки вставали в целое состояние, он вечно ломался, и дым от него валил, как от локомотива. Он исчез при загадочных обстоятельствах, о чем мать вспоминает и десять лет спустя. Едва я научился ходить, как оказался затянутым в кожу, пристегнутым на заднем сиденье с детским шлемом на голове, и знакомился с Парижем в окружении банды ее приятельниц на мотоциклах, чего-то вроде клуба безбашенных амазонок – их всего восемь, но шума от них, как от пятидесяти, – которые играли в «Дикую поездку»[20] в Париже и на окружной. В то время они катались вместе с группой пузатых байкеров, с которыми встречались на площади Бастилии. Эти совместные выезды внезапно закончились по неизвестной мне причине, но всякий раз, когда одни пересекаются с другими, они либо подчеркнуто игнорируют друг друга, либо обмениваются однозначными жестами – кто выставляет средний палец, кто показывает то же самое мускулистой рукой.

Лена хотела увлечь и Стеллу своей страстью, долго уговаривала ее получить права на вождение мотоцикла и купить себе «эволюшен», но, по всей видимости, издающие оглушительный треск механизмы не очень ту привлекают. Чтобы не оставаться по воскресеньям в одиночестве, Стелла в конце концов обзавелась полной амуницией и довольствуется тем, что позволяет себя возить; к счастью для нее, мать не превышает скорости, но не потому, что ее обязывают правила дорожного движения, а потому, что на «харлее» надо ездить по высшему классу, то есть по середине проезжей части, как если бы ты был один на Земле, положив затянутую в перчатку правую руку на высокие, как и положено чопперу[21], рога руля, и тем хуже для машин позади, которые гудят, требуя пропустить их.

Лена до сих пор с волнением рассказывает о пробеге через все Соединенные Штаты, Чикаго – Лос-Анджелес, на спортивном байке во время своей второй поездки в Америку – три недели путешествия, которое она еще тогда, лет двенадцать назад, обещала себе повторить в самом скором времени. Стелла не пожелала туда ехать, мать спросила, не захочу ли я, но меня тоже не тянуло, и тогда она заявила, что на будущий год отправится в Штаты подышать вольным воздухом, пусть даже в одиночестве.

Когда мы в первый раз поехали в отпуск к родителям Стеллы, в самую глубинку Лимузена, мать согласилась присоединиться, но только при условии, что покатит отдельно, на байке. И она решила, что будет здорово, если мы совершим это путешествие вместе. Мне было тогда лет десять, и я не горел желанием отбивать себе зад на ее драндулете все четыреста километров, но Стелла меня попросила пойти на эту жертву, потому что так ей будет спокойней. Стелла уехала пораньше на машине вместе с чемоданами. Лена совершила ошибку: не желая оказаться там слишком рано, мы покинули Париж сразу после полудня, настроившись на приятную прогулку. Но едва мы добрались до Лонжюмо, как разверзлись хляби небесные, и она решила свернуть с шоссе на национальную автостраду. Это была худшая поездка в моей жизни, и в ее тоже. Дождь лил не прекращаясь. К концу дня, проехав Гере, она ошиблась поворотом, и мы оказались на проселочной дороге. В какой-то момент перед нами, кажется, пробежала косуля, я ничего не видел, вот уже четыре часа я ехал с закрытыми глазами, смирившийся и промокший. Мать хотела ее объехать, на вираже мотоцикл занесло, мы проделали потрясающую глиссаду на спине, пронеслись по склону и оказались двумя метрами ниже, на затопленном поле, совершенно неспособные поставить на колеса этот чертов мотоцикл, валявшийся под полуметровым слоем грязи. Ее мобильник утонул. Остаток пути мы проделали пешком, на протяжении долгих часов ковыляя, а то и бродя кругами в темноте под струями ливня и не зная, где именно мы находимся. Каменщик, направлявшийся на стройку в Лимож, подобрал нас около четырех утра. Стелла связалась со спасательной службой, но это ничего не дало. Мы промерзли до полного окоченения.

Назавтра Лена захотела забрать свой мотоцикл. Она так и не смогла найти поле, в которое мы приземлились. В последующие две недели она отмахала десятки, а то и сотни километров в окрестностях, не узнавая ни места, ни деревья, ни топографию полей, и нигде в траве не было и следа заноса. Поскольку погода в том году была мерзкая, нам нечем было заняться, кроме как поисками. Мы разделились на две группы, родители Стеллы и я взяли на себя восток, Стелла и Лена запад, мы с двух сторон обследовали все дороги, включая проселочные, заасфальтированные или нет, к югу от Гере, осматривая окрестности крайне внимательно и отмечая наши перемещения на картах. Иногда ей казалось, что она узнала злополучное поле, но это была лишь иллюзия. Мы не нашли ни места, ни мотоцикла. Подключились друзья родителей и соседи. Поиски потерянного байка стали своеобразной игрой в «охоту за сокровищами» того лета. Все были уверены, что рано или поздно за очередным поворотом мы обнаружим его. Но никакого байка не было.