В этот момент к нам и пожаловали непрошеные гости. Для отражения фашистов из технического состава создали специальную группу. В кабины штурмовиков посадили летчиков и воздушных стрелков. Под хвосты нескольких машин подставили взятые в деревне телеги, чтобы опустить носы для лучшего использования лобового оружия самолета, из которого можно было бы вести прицельный огонь по опушке леса, откуда выходили фашисты. Телеги оказались неплохим подспорьем при стрельбе. По команде летчиков, взявшись за оглобли, механики и другие авиаспециалисты быстро и сравнительно легко могли установить самолет для стрельбы в нужном направлении. Несколько вылетов на штурмовку таких групп сделал летчик 1-й эскадрильи Сукасьян. Мы видели, как сразу после взлета он начинал обрабатывать лес на границе аэродрома.

Нашей эскадрилье отражать атаку немцев не пришлось, так как она находилась с другой стороны. Но мы подготовились к бою. Сильный огонь из пушек и пулеметов, который вели две другие эскадрильи, не позволил противнику подойти к стоянкам ближе чем на 200 метров. И они вынуждены были отойти в лес. Лейтенант Рассказов, командовавший группой по отражению нападавших, будучи неподготовленным для ведения наземных боев, принял отход немцев за бегство, поднял всю группу в полный рост и с криком «Ура!» углубился в лес.

Немцы в этот момент залегли, разобрались в обстановке и, поняв, с кем имеют дело, контратаковали. В результате атака нашей группы захлебнулась. При этом она понесла неоправданные потери. Погибло 18 нужных авиаспециалистов. В их числе оказался и мой моторист Чернецкий, переведенный во вторую эскадрилью. Родом он был с Украины, имел семью. Помню, как он проклинал Гитлера и с нетерпением ждал конца войны, мечтал встретить жену и детей. Я всегда его подбадривал: «Не унывай, дела на фронте идут к тому, что Победа не за горами. Возможности дожить до конца войны у вас больше, чем у нас, летунов. Ведь вам на боевое задание летать не приходится».

Однако в жизни часто бывает по-иному. Так произошло и с Чернецким. Погибших товарищей мы захоронили в одной братской могиле на окраине аэродрома у небольшой березовой рощицы. Некоторых погибших немцы кинжалами изуродовали до неузнаваемости. Оружейника 2-й эскадрильи Владимира Бендарайтиса смогли опознать только по документам, найденным в кармане гимнастерки. Ему выкололи глаза и изрезали все лицо. Фашистская солдатня настолько потеряла человеческий облик, что даже на мертвых срывала свою злость.

К сожалению, из-за давности лет фамилий остальных погибших я не помню. Все они честно сложили свои головы, выполнив свой воинский долг. Память о них у наших однополчан сохранилась навсегда. При встречах мы вспоминаем погибших механиков, оружейников, мотористов наравне с летным составом, воздавая им должные почести, поминая минутой молчания и скорбным тостом по обычаю нашего народа. Этот инцидент еще раз напомнил нам о коварстве врага и его злобности. Цивилизованный народ не мог пойти на такое глумление по отношению к погибшим в честном бою.

Вскоре к нам подошла пехотная часть. С ее помощью большая часть нападавших была уничтожена, остальные взяты в плен. Направляясь по делам в штаб дивизии, расположенный в Буйли, встретил на улице нескольких пленных, настороженно смотревших на меня. О чем они думали, не знаю. Но мне так и хотелось пальнуть в них из пистолета в отмщение за погибших. Однако я не стал делать этого. Совесть не позволила стрелять в безоружных пленных.

В Буйли мне присвоили очередное воинское звание «старший лейтенант». Прикрепив на погоны третью маленькую звездочку, сам себе не верил. О таком звании мечтал и я, и все мои однокашники по авиашколе, надеясь получить его после ее окончания. Было необычным ходить в новом звании. Ведь меня все называли молодым и частенько посмеивались, предлагая бритву, зная, что ни борода, ни усы у меня не росли.

Комэск Быков по сравнению с погибшим Сеничкиным водил группы увереннее, а главное – не блудил. Сказывалась лучшая подготовленность в штурманском отношении. Немалую роль играл в этом и моральный фактор. Сеничкин начал водить группы, когда в полку никто не имел боевого опыта. Когда пришел Быков, весь летный состав, за исключением молодого пополнения, его уже имел и при необходимости в любой момент мог прийти ему на помощь. Так иногда и бывало. Проще были и метеоусловия. Иным было общее настроение летного состава.

Наши войска успешно продвигались вперед. Этот фактор имел большое значение. Встречи с истребителями противника стали более редкими. Летчики увереннее чувствовали себя в воздухе. Трудно предположить, как бы водил группы Быков, окажись он на месте Сеничкина. В руководстве эскадрильей он себя ничем не проявил. Первое время, пока не дискредитировал себя выпивками, неплохо выступал перед личным составом. Не каждый из нас мог так деловито и красиво говорить, как он. Разве что Пстыго, который был в этом отношении вне конкуренции.

Высокий рост, тучная фигура придавали Быкову солидный вид. При таких данных он мог бы иметь неплохой рост по служебной лестнице, но упомянутый грех мешал ему. Понимая это, Быков стал замкнутым, избегал общения с личным составом эскадрильи. Почти все вопросы по управлению эскадрильей приходилось решать мне. Получилось так: командир вроде бы есть и в то же время он фактически самоустранился. Когда кто-нибудь к нему обращался по какому-то вопросу, он обычно говорил: «Идите к Лазареву, он решит».

Удовлетворения от полетов на Ил-2 он не получал. Однажды он пошутил: «На этом самолете и блудить-то нельзя. Мотор один, горючки мало. Не успеешь заблудиться, а топливо уже на исходе. То ли дело на ТБ-3: вечером заблудишься, а ориентировку восстанавливаешь к утру». Так он однажды высказался после того, как где-то долго летал. Потом, спохватившись, вспомнил, что топлива осталось в обрез. Пора идти на посадку, но, как назло, не может быстро отыскать аэродром. Выскочил на него случайно, но до полосы все же не дотянул. Плюхнулся с недолетом метров 350, чудом не поломав самолет.

В Буйли полк боевой работы не вел, поэтому законных 100 граммов мы не получали. Не перепадали Быкову и мои, которые я отдавал вначале Феде, а потом ему. Надо понимать состояние алкоголика, лишенного возможности выпить. И вот произошло следующее: после обеда передвижной военторг привез долгожданный одеколон. Каждый летчик получил по флакону. Достался пузырек и мне. Зная, что долго он у меня не продержится – наверняка его кто-либо выклянчит, я на всякий случай побрызгал свой носовой платок, и, как оказалось, не зря.

В тот вечер впервые с апреля в полку намечались танцы, по которым все давно соскучились. Было не до них – полеты всех настолько изматывали, что танцам предпочитали сон. Иногда вместо них нас немного развлекали на баяне Назаренко и наполовину потерявший слух старший техник эскадрильи по вооружению старший техник-лейтенант Редькин. Он веселил нас на стоянке тем, что, взяв у оружейницы косынку и повязав ею голову, напевал песенки и частушки. Во время ужина мы обратили внимание на отсутствие в столовой Быкова.

Зная слабость Александра Ивановича, кто-то шутя сказал: «Небось где-нибудь пьянствует». «Но здесь достать вроде бы негде», – вторили ему. Не придав особого значения его отсутствию, перед тем как пойти в небольшой деревенский сарайчик, где мы облюбовали место для танцев, решил зайти в свой соломенный шалаш и привести себя перед танцульками в порядок. Запускаю руку в чемодан в надежде спрыснуться одеколончиком. Шарю по всем углам и не нахожу флакона.