– Давно не слышал я от тебя за раз столико слов, воевода, – удивился Иван. – Да и слова какие! За каждое по гривне положить не жаль! Без смеха говорю… Боюсь токмо, как бы и ты, иным под стать, не стал вместо дела речи говорить. Витий около меня – хоть за колокольню вместо звонов вешай!

– Я – воевода, государь! – буркнул Шуйский.

– Все воеводы. Федька с Васькой лише у меня не воеводы. Да они и не говорливы. А воеводам толико дай язык подрать… А как в поход – взашей толкай! Будто на дело какое постылое! Мне, государю, всякий раз наряжайся с вами, назирай за вами, будто за детьми малыми… И вередливыми! Покуда сам не пошел на Казань – не могли сладить с татаровей! В Ливонии – також! Поручил я вам дело позалетось – на Колывань идти… Ослушались! Под Пайдой протоптались, покуда ливонцы вам бока не памяли. А не ослушались бы иль нарядись я с вами – Колывань уж под нами была бы! А ныне она под свеями…

– Кого нам тогда надлежало слушать – тебя иль Адашева? – неожиданно сказал Бутурлин, и так смело и дерзко, что все обмерли. – Ты нам велел идти на Колывань, а Адашев направил под Пайду. Мы и поплелись туда, как овцы, и стояли там, прижав к задам хвосты…

– Почто ж стояли? – рыкнул Иван.

– Пото, что не знали, какового нам пастыря слушать. А будь на то твоя единая, твердая воля – добыли бы мы Колывань!

– Почто же прошлой весной… – шепотом крикнул Иван, – вы воспротивились моей единой, твердой воле? Почто? Адашева уже не было! А поход на Ливонию вовсе не стался! Да оттого, что овцы стали волками. Волками! – сдерживая душивший его гнев, снова шепотом крикнул он и, надрывно и жадно вздохнув, освободившимся голосом продолжал: – Адашев в свою сторону гнул, а вам то на руку было. Вы не хотели более воевать Ливонию. Что добыли – на том и посесть, удоволиться, угомониться… На что вам Ливония? На что вам море? Что вам – плавать по тому морю? Жиреть от него? Вы и Яузу в челне переплыть страшитесь! А жиреть вам – в Диком поле, где вы вотчины разметенете, деревень напашете… На той мысли вы и стоите! Да не больно ухищренны вы! И государь под вами, слава Богу, ума на свою державу не ищет! И не ждет вашего охочего изволения, а сует вас взашей на потребные дела и еще жалует, коль вы их под палкой кое-как исполните!

– Вот ты как об нас? – угрюмо вымолвил Бутурлин.

– Вот так, – уже поспокойней сказал Иван. – Коль вы царю дерзости – он вам правду! А ежели правда душу ломит, в том не правда винна, воеводы. Службы вашей честной я не оставлял и не оставлю без пожалования, а нерадения и пакости – не прощу!

Иван тронул коня, выехал наперед, стал внимательно осматривать подступы к полоцкому острогу со стороны Двины.

Всходило солнце. Оно уже отделилось от земли на целую пядь или на две пяди, и в этом узком просвете четко проступил неровный, будто оплавленный, край земли, накаленный до темно-красного цвета.

Вспыхнули купола Софии, будто на них плеснули алое пламя; окрасился алым трепещущий над полоцким детинцем лоскут знамени, приколотый к небу тонкой иглой реи; сверкнула ледяной чешуей Двина, заискрились, засияли белым глянцем снежные поля вокруг острога, и его черные стены стали еще черней от этой яркой, напитанной солнечным светом белизны.

Через Двину, во вздыбах всколотого копытами льда, шалым наметом несся всадник. Первым заметил его Басманов.

– Никак гонец от Горенского, государь?!

Всадник, не придерживая коня, с ходу метнулся на снежную крутизну берега, выскочил наверх – шагах в двадцати от того места, где стоял Иван с воеводами, и, видать, в самое последнее мгновение узнав царя, на полном скаку соскользнул с седла в снег. Конь унесся в поле, а всадник бегом, утеряв шапку и рукавицы, припустил к Ивану.

– Государь!.. Воевода Горенский… вели… сказа… – заглатывая вместе с воздухом слова, стал кричать он, еще не добежав до Ивана, – войско литвино… приближ…о…сь и, не зади…ась… пошло… в отступ!

– А ну прочти «Богородицу»! – строго приказал Иван.

– Богородица… дева, радуйся, – испуганно забормотал гонец, – благодатная Мария, Господь с тобой… Благословенна ты в женах… и благословен плод чрева… твоего… яко Спаса родила… еси душ наших… Аминь!

– Теперь «Отче наш»!..

Вконец потерявшийся гонец, уставив на Ивана неподвижные глаза и стараясь не исковеркать ни единого слова, почти без запинки прочел молитву.

– А теперь сказывай, что повелел тебе воевода?

– Воевода велел сказать тебе, государь, что войско литвинов приближилось, постояло малехо и, не задираясь, пошло в отступ.

– То гораздо! – довольно буркнул Иван.

– Воевода велел спросить тебя, государь: гнаться за литвинами иль пущай тикают?

– Что ль мы на охоту за зайцами пришли сюда? – сказал Иван, и голос его смягчился. – Что ответим Горенскому, воеводы?

– Ты уж ответил, государь, – сказал Басманов.

– А буде, шуганем литвина? – неожиданно загорелся князь Владимир. – Выдерем ему хвост!

– На что нам синица? – опять сказал Басманов. – Нам журавля добыть надобно.

– Верно, – согласился с ним Иван и кинул взгляд на вьющееся над Полоцком знамя. – Пусть на месте стоит воевода, – сказал он гонцу, – и дозорит литвина, чтоб не подкрался нежданно. Нам от Двины безопасно должно быть!

6

Вернувшись из объезда, Иван стал ждать возвращения Оболенского. Спешился, но в шатер не пошел, остался с воеводами. Молчал – нетерпеливый, обеспокоенный, страшный своим молчанием и нетерпением.

Из своего шатра, стоявшего рядом с царским, вызырнул Михайло Темрюк. Порыскал глазами, попригляделся к Ивану – спрятался: видать, почуял, каково там с ним воеводам, и решил отсидеться в шатре.

Федька с Васькой вовсе не показывались… Как утром обрядили Ивана в доспехи, проводили в объезд, так больше из шатра и ни шагу. Сидели, затаившись, и ждали… Федьке хоть и не по нутру была такая нудиловка в шатре, но терпел: понимал он, что всякий бесполезный, праздный человек, вертящийся в такое время на Ивановых глазах, непременно обозлит его.

Васька подглядывал из-за полога шатра, весело шептал Федьке:

– Жуть страшная! Воеводы – как при смерти! А князь Володимер вовсе помер… Уж и глаза закрыл! А Серебряный – точно шиш! Харя у него иудина… Об одной такой харе – в ополонку! А он его воеводою… Полк ему! Иди поглянь! Иди! – соблазнял Васька Басманова. – На Шуйского иди поглянь!..

– Отстрянь! – изнудно отговаривается Федька. – Хари их я еще буду зреть… Я б их знаешь как?!

– Точно! – восторгается Васька. – Всех бы их за мошонку крюком да рыбам на корм! А батька твой тоже хват!

– Он-то тебе – что?

– Мне ничего… А к царю хватко подлаживается!

– Не подлаживается, а дело его справляет.

– Да все едино!

– Твоему уму все едино, а царскому, стало быть, нет!