А привели они к другой двери: мимо нее, забитой куском фанеры, наполовину скрытой мусором и старыми коробками, я прошел в самый первый день. Конечно, судя по виду, она не используется и сто лет не открывалась. Эдакий аппендикс, побочный продукт неорганической эволюции здания. Теперь я смотрел на нее совершенно другими глазами.

Мусор легко сдвинулся в сторону, а если поддаться определенному настроению, подозрительно легко. Весь мусор — несколько пустых коробок и одеяло — минимальный набор реквизита к пьесе «Ночлег бездомного».

На прибитом к двери куске фанеры прямоугольные отверстия замочных скважин — еще один признак того, что помещение не такое заброшенное, как кажется. Замки — «Фальком» и «Шлаге», да, по сравнению с этим главная дверь архива — детский лепет. Со «Шлаге» я возился целых полчаса и был готов сдаться, когда раздался щелчок, означающий, что цилиндры встали в нужное положение.

Легкий толчок, и дверь открылась. За ней — маленькое квадратное фойе, где вместо половика лежало свернутое одеяло, а дальше — снова дверь, снова закрытая. Деревянное полотно показалось куда тоньше и хлипче металлических деталей, и я, давно потеряв терпение, просто ее выбил.

Передо мной совершенно темная комната, насквозь пропахшая кислятиной: потом, мочой и даже думать не хотелось, чем еще. Я нащупал выключатель, и голая стоваттная лампочка ослепила ярким, как в операционной, светом помещение, которое не стал бы снимать даже мистер Блини.[30]Да, сравнение удачное, учитывая, что и стены покрашены тусклой, больнично-зеленой краской, а одна обшита угнетающе темным деревом с несколькими светлыми рейками в центре.

На полу линолеум с узором пейсли, причем кусок явно отрезали для другой комнаты: он даже до краев не доходит. Стекло в окне целое, но сквозь него видно лишь внутреннюю сторону еще одного листа фанеры.

Мебели почти нет: лишь ярко-оранжевый, в грязных пятнах диван, который будто слал привет из бесстыжих и распущенных семидесятых. В одном углу целая батарея бутылок: одно- и двухлитровые, с водой и без. Вот и все предметы интерьера.

Хлипкая дверь захлопнулась, и мне пришлось сделать еще один шаг в комнату. Первым ощущением был шок: я ее узнал, а потом холодное осознание того, что никакой это не шок. Комнату я уже видел, когда играл с призрачной женщиной в «Двадцать вопросов»: она показывала ее среди слайдов своих воспоминаний. Запомнила и доверила мне во всех деталях: ну, может, только полных бутылок стало чуть меньше, а пустых — чуть больше.

Я внимательно огляделся по сторонам: процесс занял несколько секунд, потому что смотреть было не на что. Под диваном ничего нет, за диваном — тоже. Наверное, стоило поискать среди подушек, но я побрезговал: казалось, от малейшего контакта с ярко-оранжевой обивкой можно подхватить какую-нибудь заразную болезнь. Открыв одну из бутылок, я понюхал содержимое и осторожно попробовал на вкус. Вроде обычная вода.

Так, что остается? Полочка над дверью? Но ведь на ней лишь толстый слой пыли. Деревянная обшивка могла скрывать великое множество грехов, вот я и дернул ее в нескольких местах, чтобы проверить, насколько твердо она решила не отставать от стены. На рывке номер три что-то отделилось и негромко затрещало. Присмотревшись, я заметил: в обшивке спрятана дверь — коробка сливается со светлыми досками. Еще немного внимания, и я увидел замочную скважину.

На этот раз пришлось иметь дело с замком Чабба, версии шестидесятых годов прошлого века: никаких проблем, дверь, можно сказать, открыта. За ней сбегающий вниз лестничный пролет: похоже, он присутствовал на плане, но к архиву больше не относится, а это в свою очередь объясняет, почему новую лестницу установили на шесть метров дальше по коридору.

Кислый запах стал еще сильнее.

Скорее всего эту часть отделили от здания, еще когда оно принадлежало государству. Возможно, чтобы устроить квартиру кому-то из «своих», чином недостаточно высокого, чтобы селиться у арки Адмиралтейства. Или, как вариант, ее пришлось обособить, когда два министерства сражались за Lebensraum.[31]Так или иначе, казалось, с тех пор про эту мини-квартиру забыли, но, очевидно, не все.

На тянущейся вдоль лестницы стене еще один выключатель, однако стоило нажать на кнопку, загоревшаяся лампа осветила не сам пролет, а лежащую внизу комнату. Я спускался осторожно, боясь поскользнуться в этом обманчивом полумраке.

Подвальная комната оказалась еще мрачнее той, что осталась на первом этаже. Предмет интерьера снова лишь один — матрас, куда грязнее ярко-оранжевого дивана, прикрытый одеялом в красно-желтую клетку. Точнее, клетка когда-то была красно-желтой, яркой… В углу ведро, полное мутной жидкости, которая и источала жуткий запах. Понятно: ведро, равно как и пол в непосредственной близости от него, использовали вместо унитаза. Там же, на полу, в глыбе застывшего цемента, уложенного неумело и наспех, я увидел металлическое кольцо: слепому ясно, его установили не строители. Рядом с кольцом моток веревки.

Тюремную камеру ни с чем не спутаешь! Кто-то здесь жил, совсем недавно и не по своей воле. Один за другим на поверхность сознания всплывали образы из телепатического слайд-шоу. Можно не сомневаться, клетчатое одеяло там тоже фигурировало, и лицо Гейба Маккленнана, а что было за ним? Заснеженные горы? Обернувшись, на дальней стене, которая в этой каморке находилась на расстоянии метра, я увидел постер с рваными краями, а на нем Монблан: «L'Empire du Ski».[32]Ощущение дежавю пронзило меня тысячей иголок.

Оборачиваясь, я чуть ли не на подсознательном уровне заметил что-то еще. Из-под ближнего конца матраса, у самых моих ног проглядывало красное пятно. Опускаясь на корточки, я чувствовал странное нежелание вперемешку с мрачным торжеством: сейчас, сейчас все прояснится. Осталось лишь приподнять матрас…

Такое ощущение, что схватился за оголенный кабель. Резкая боль растеклась от ладони к предплечью, сердцу и всем клеточкам тела.

Отдернув руку, я изрыгнул проклятие. Вернее, хотел изрыгнуть, только ничего не получалось. Тишина сковала рот, горло и легкие. Тишина упала на меня словно грязное одеяло, севший на самые плечи колокол, пропитанный хлороформом носовой платок.

Нет, все это сгущенные в панике краски. Ни жутких головокружений, ни потери сознания не было, я просто не мог произнести ни звука. Шевелил губами, набирал в грудь побольше воздуха, чтобы вытолкнуть из себя слова, но ничего не получалось. Голос пропал.

Снова приподняв краешек матраса, на этот раз с предельной аккуратностью, чтобы касаться только его, я понял, в чем дело. При ближайшем рассмотрении красное пятно оказалось не спекшейся кровью, а кругом, который начертили темно-красным мелком, вписав в него пятиконечную звезду. Пятиконечную, и у каждого конца кропотливо нанесенные символы. Другими словами, передо мной оберегающее заклинание, наложенное другим изгоняющим нечисть, только обычно в центре оберегов пишут «Ekpiptein» (He подходи!), ну, или «Hoc figere!» (Вон отсюда!), а в этом я прочел «Aphthegos», то есть «Молчи!».