Жаботин жил здесь один.

Он числился вторым секретарем посольства СССР, но на самом деле был офицером КГБ. Именно поэтому ему и позволялось жить так роскошно.

Из прислуги в доме был только кубинец, выполнявший обязанности секретаря и повара, но, когда сюда приходил Маталон, хозяин отсылал его под каким-нибудь предлогом из дома, и встречаться с ним Маталону еще не приходилось.

Жаботину было чуть больше пятидесяти, это был человек с суровым лицом и волосами пепельно-серого цвета. Края бровей были выгнуты вверх, а нос и по форме и по цвету – точь-в-точь как клубника. Пухлые выпяченные губы придавали его лицу выражение человека своенравного и недалекого.

Жаботин достал из кармана халата сигару и закурил.

– Ну что там у тебя за «нетелефонный разговор»? – проговорил он на прекрасном испанском. – Попал в переделку, что ли?

Маталон слегка наклонил голову:

– Не беспокойтесь, сержант. По правде говоря, я зашел к вам кое-что узнать. Много времени это не займет.

Жаботин недовольно скривил губы. Всем своим видом он показывал, что тратить время на пустяки не собирается.

Но Маталона это нисколько не беспокоило. Настроение Жаботина волновало его меньше, чем сегодняшняя погода.

– Ну что ты хочешь у меня спросить?

– О той истории с золотом. Помните, вы мне однажды рассказывали про Орлова и его слитки?

Жаботин окинул его пытливым взглядом:

– Орлов и его слитки, говоришь?

– Ну да. Когда мы с вами встретились во второй раз, вы сидели как раз в том кресле и все рассказывали мне за бутылкой про Орлова и его слитки, не помните?

Жаботин неопределенно кивнул:

– Ну, может быть, и что?…

– Я хочу, чтобы вы напомнили мне эту историю. Жаботин упомянул о слитках, когда рассказывал о своем отце, Борисе.

Борис Жаботин, в двадцатые годы, еще во времена ОГПУ, поступил на секретную службу. С тех пор он долгое время работал в этой сфере, хотя организация, в которой он состоял, меняла свои названия много раз – НКВД, МГБ, МВД и КГБ.[82]

Он продержался и во время проведенной Сталиным большой чистки, остался в органах на весь период Хрущева и дожил до брежневской эпохи.

Михаил Жаботин, для которого достижения отца были предметом гордости, время от времени рассказывал во время застолья эпизоды из его служебной жизни, до тех пор хранившиеся в тайне, утверждая, что это и есть пресловутая «гласность».

В тот раз Маталон слушал его вполуха, не особенно заинтересованный его болтовней, но сейчас ему нужно было расспросить Жаботина об одной из историй – об Орлове и золотых слитках.

Жаботин посмотрел на него с подозрением:

– В тот раз ты меня почти не слушал. Что это ты вдруг заинтересовался?

– Тогда мне ваша история показалась небылицей, как-то не верилось, что все это произошло на самом деле. Но теперь все изменилось. Мне, понимаете ли, попала в руки кое-какая информация, так вот, из нее можно заключить, что эти слитки – вовсе не пустые слухи. Если бы вы рассказали мне все еще раз, я бы смог таким образом удостовериться, подтверждают ли мои факты вашу историю или нет. А если повезет, мы с вами сможем найти и эти самые слитки.

Жаботин выпрямился. В его голосе послышалось напряжение:

– Неужели ты действительно считаешь, что у нас есть шанс найти пропавшие слитки?

– Именно. Поэтому я и хотел бы, чтобы вы еще раз рассказали мне все в подробностях, – проговорил Маталон с энтузиазмом, и Жаботин заморгал от волнения.

Некоторое время он думал, молча попыхивая сигарой.

Наконец, как видно приняв решение, произнес:

– По рукам. Но потом и ты раскрой мне свои карты. Ладно?

– Ладно.

Жаботин достал с полки бутылку водки и две рюмки.

Они чокнулись и выпили. Затем Жаботин не спеша начал свой рассказ.

Его отец Борис ранней осенью 1936 года приехал в объятую пламенем гражданской войны Испанию в качестве сотрудника при штабе офицера НКВД Александра Орлова.

Именно тогда, опасаясь вторжения мятежной армии, правительство Республики приняло решение отдать большую часть золота, находившегося до того в Банке Испании, на сохранение Советскому Союзу.

Орлов по тайному приказу Сталина возглавил операцию по перевозке золота.

И вот во время проведения этой операции часть золота оказалась утраченной. Сам Борис в операции не участвовал, но был прекрасно осведомлен обо всем происшедшем.

При штабе Орлова служил человек по имени Виктор Болонский – такой же сотрудник НКВД, как и сам Жаботин.

Болонский хорошо владел испанским, и Орлов, выделяя его среди коллег, доверял ему больше, чем остальным.

Орлов с Болонским взяли перевозку золота на себя, остальные сотрудники штаба были полностью отстранены от операции.

Но в последнюю ночь погрузочных работ случилось неожиданное происшествие: Болонский и один из его подчиненных внезапно исчезли вместе с двумя грузовиками, принадлежавшими советским танковым войскам.

Никто не знал, что произошло. Появились слухи, что они сбежали, украв часть золота, но испанская сторона претензий не предъявила.

Орлов почему-то первое время никак не касался этой темы, но когда после их исчезновения прошла неделя, втайне от всех он вызвал к себе Бориса и дал ему специальное задание: найти Болонского – хоть из-под земли достать.

Чтобы найти Болонского, у них имелась лишь одна путеводная нить.

Пролить свет на исчезновение Болонского, вероятно, мог цыган по имени Хоакин Эредиа, работающий на разведку правительственной армии. Болонский несколько раз упоминал его имя при Орлове, и, по-видимому, эти двое были в тесных отношениях.

Получив приказ, Борис полгода прочесывал всю территорию, находившуюся под контролем армии республиканского правительства.

Ему удалось установить всего один факт: Хоакин Эредиа, так же как и Болонский, исчез в неизвестном направлении.

Несмотря на все розыски, никаких его следов найти не удалось.

Полгода спустя Бориса внезапно вызвали в штаб, и Орлов приказал ему прекратить поиск.

Орлов заявил, что Болонский и его подчиненный – предатели, перебежавшие на сторону Франко, и строго наказал Борису сохранять это в тайне.

Борис тем не менее отослал доклад тогдашнему главе НКВД Николаю Ежову, в котором описал все обстоятельства дела, с начала и до конца.

То, что один из его подчиненных оказался предателем, можно было, безусловно, расценить как преступную халатность со стороны Орлова.