Марцеллий снял с шеи ключ и рассмотрел поближе искривленные звенья цепи, которую Нико чуть не порвал. Затем он подошел к Парадным дверям времени и начал готовиться к их открытию. Статуи убрали мечи в ножны и склонили головы, когда Марцеллий вставил ключ в углубление посредине дверей, повторяющее его форму. И тогда, глубоко в дверях, Септимус услышал звук, от которого волосы на затылке зашевелились. Точно перекатывающийся валун, поворачивался замок. Последний раз Септимус слышал такой звук, когда эти двери закрылись за ним сто семьдесят дней назад.

Медленно и бесшумно Парадные двери времени отворились, сверкая золотом, и взорам ребят открылась темная поверхность зеркала, которое терпеливо дожидалось своего часа. Септимус уже забыл, каким глубоким кажется зеркало, и, всматриваясь в его глубину, он почувствовал, будто стоит на краю обрыва. У него снова закружилась голова и ноги подкосились.

– Прощай, Септимус, – вздохнул Марцеллий, – и спасибо тебе.

– Тебе спасибо – за то, что научил меня врачеванию, – ответил Септимус.

– А теперь возьми это, – сказал Марцеллий и вдруг протянул мальчику ключ. – Он откроет зеркало на верху лестницы, и из него ты должен выйти. Можешь оставить ключ себе, я сделаю другой. Твой сундук для трав и снадобий будет спрятан под розой в кладовке с плащами у лестницы в Башню Волшебников. Пользуйся им мудро, у тебя есть задатки великого лекаря.

– Постараюсь, – пообещал Септимус.

Он взял ключ и повесил на шею. Ключ был тяжелый и теплый от рук Марцеллия.

– Но как, – спросил он, – я передам тебе эликсир?

– Не бойся, я не прошу тебя пронести его через зеркало, потому что знаю, как ты этого боишься. Прошу, положи эликсир в ящик с символом солнца и брось в реку возле моего дома. Я найду его.

– А как я узнаю, что ты нашел его? – спросил Септимус.

– Ты найдешь золотую стрелу, которую я видел у своей постаревшей персоны. Я положу стрелу в ящик в обмен на эликсир. Ты рыбак?

– Нет, – ответил Септимус.

– Думаю, тебе придется им стать, – усмехнулся Марцеллий. – Золотая стрела будет моей благодарностью и принесет тебе полную свободу.

– Она уже принесла, – пробормотал Септимус, – пока ты не забрал ее.

Марцеллий не услышал. Он обратил свое внимание на Дженну.

– Не бойся того, что моя мать будет и дальше мучить тебя в твоем времени. Она выпила мой незавершенный эликсир, и хотя он может дать ее духу немного материальности, она не потревожит тебя. Мы с Архиволшебником запрем ее в портрете. Думаю, нужно также поймать Эй-Эя, ведь он тоже отпил эликсира. Это самое ядовитое чудовище, оно заносит страшную заразу своим укусом, и мама всегда пугала им любого, кто ей перечил. Так что, Дженна, решено: я помещу их обоих в портрет и запечатаю в комнате, которую никто не найдет.

– Но папа ведь распечатал ее! – воскликнула Дженна.

Марцеллий не ответил. Его внимание привлекло зеркало.

– Что папа? – спросил Септимус.

– Они с Гринджем распечатали портрет Этельдредды. Ты же помнишь. Он висел в Долгом променаде…

Слова Дженны прервал голос Марцеллия, в котором безошибочно угадывалась паника:

– Прошу, поторопитесь, это зеркало становится нестойким. Я вижу, как внутри появляются трещины. Оно не продержится долго. Идите сейчас же – или никогда не пройдете!

Септимус тоже увидел в зеркале то, о чем говорил Марцеллий. За длинными ленивыми завитками времени образовывались трещины по краям зеркала. Сейчас или никогда.

– Мы должны идти! – воскликнул Септимус. – Немедленно!

Он схватил Дженну одной рукой, а Нико – другой и бросился к зеркалу.

В последний момент Нико вырвался:

– Я никуда не пойду без Снорри!

– Ник, ты должен пойти, ты должен! – отчаянно воскликнул Септимус.

– Зеркало не будет ждать, – торопил их Марцеллий. – Ступайте, ступайте, пока не поздно.

– Идите! – крикнул Нико. – Увидимся позже! Я обещаю!

С этими словами Нико побежал прочь из Главной лаборатории алхимии и врачевания.

– Нет, Нико, нет! – завопила Дженна.

– Пойдем, Джен, – сказал Септимус. – Мы должны идти!

Дженна кивнула, и они вместе с рыжим котом шагнули в зеркало и оказались в холодном текучем времени.

Парадные двери времени бесшумно закрылись за ними.

– Нико… – всхлипнула Дженна. – Нико!

– Бесполезно, Джен, – устало сказал Септимус. – Нас теперь разделяют пятьсот лет.

Дженна с сомнением посмотрела на Септимуса. Она думала, что попадет сразу в Замок, а они оказались где-то в мрачном туннеле, освещенном странными стеклянными шарами.

– Ты… хочешь сказать, что мы вернулись в свое время?

Септимус кивнул:

– Мы дома, Джен. Это Старый путь. Он очень-очень старый. Он идет глубоко под землей, даже ниже Ледяных туннелей.

– Где тогда старый Марцеллий? – устало спросила Дженна. – Ты же думал, что он встретит нас, если знает, что мы придем.

– А ты попробуй через пятьсот лет вспомнить какую-нибудь мелочь, Джен. Мне кажется, он вообще плохо понимает, что происходит. Ходит где-то тут. Пойдем, надо уходить отсюда.

С видом бывалого путешественника Септимус зашагал по туннелю, а Дженна, прижимая к себе Уллра, поплелась следом. Они шли молча, погрузившись каждый в свои мысли – о Нико.

Какое-то время спустя Дженна сказала:

– Если Нико никогда не пройдет сквозь двери, как он найдет дорогу назад?

– Нико найдет ее, Джен, не сомневайся, – ответил Септимус, хотя на самом деле был уверен в своих словах меньше, чем могло показаться. Еще недавно Нико решил, что муравей на карте – это тропа, и в результате они заблудились в Лесу.

– А Снорри… Мне она так нравилась.

– Да. И Нику тоже. В том-то все и дело, – немного сердито ответил Септимус.

Все это время Уллр не издавал ни звука. Рыжий кот с черной кисточкой на хвосте спокойно сидел на руках у Дженны, и его дух был где-то в другом месте, в далеком прошлом со своей хозяйкой.

А на расстоянии пятисот лет Снорри Сноррельсен сидела потерянная и несчастная на берегу реки. Но, вглядываясь в даль, она увидела Старый путь и длинные ряды шаров вечного огня. И хотя она сама не понимала, что это видение, она знала, что смотрит через глаза Уллра.

На Старом пути холод пробирал насквозь. Дженна и Септимус укутались в плащи младших поваров, но все равно дрожали каждой клеточкой своего тела. Грубая ткань плащей волочилась по широкому гладкому тротуару и шуршала, точно крылья летучих мышей в сумерках.