— Мои полномочия? — подтянулся Авинов.

— Чрезвычайные! Мандат вам выпишут, товарищ Югковский…

Отправлялся Авинов с Ярославского — и втроём. Мандаты на Алекса фон Лампе и на Кузьмича Кирилл оформил через генерала Стогова. Буки сочинил биографии для обоих курьеров, и вполне в духе времени — Алексей у него стал комсомольцем, направленным Московским горкомом в помощь «помначотдела Комиссариата по делам национальностей, т. Юрковскому», а Исаева и вовсе сделали старым политкаторжанином. Tempora mutantur,[152]нынче отбытием каторги гордились…

«Котласская миссия» была архиважной, поэтому ЦУПВОСО предоставило помначотдела блиндированный поезд «Красный моряк», которому сам Авинов дал название «полубронированного» — тот был составлен из теплушек, наскоро оббитых листовой сталью, а края платформ укрепляли мешки с песком. На платформах везли морские орудия, снятые с кораблей в Кронштадте, а по вагонам набились братишки-матросики. Десантная рота. Сто сорок два штыка.

Ревматы вели себя развязно и плохо «слушались руля».

Больше всех шумел матрос 1-й статьи Строюк, коего все звали Стройкой.

— Братва, слухай мой реврез![153]— орал он, кидая пожитки на нары, занятые Кириллом. — В Ярославле у нас остановка, выходим и держим курс до бабки Маврикиевны — дюже у этой мадамы самогон скусный! Обратно же что? Обратно же и закусон спроворим!

Матросы заорали в поддержку ревреза, оставляя в меньшинстве двух флотских кондукторов.[154]Авинов смолчал, с интересом наблюдая за развитием событий.

— Всё понимаю, братва, — громко сказал Стройка. Он стоял посреди вагона, широко расставив ноги, словно на палубе в штормовую погоду, а большие пальцы засунув за ремень. — Одно мене на ум нейдёт: чего в нашем революционном экипаже забыл этот старый пердун?

Любопытничая, все уставились на Кузьмича. Чалдон, нисколько не смущаясь вниманием малопочтенной публики, продолжал жевать чёрный хлеб, умащая его салом, которое нарезал Алексей. Проглотив и стряхнув с бороды крошки, Исаев поднял глаза на Строюка.

— Слышь, внучек, — медленно проговорил он, усмехаясь, — у тебя со зрением как, всё путём?

— Соколиный глаз! — осклабился ревмат.

Елизар Кузьмич кивнул подбородком на дальнюю стенку вагона, где прямо над печкой был криво наклеен плакат, изображавший буржуя — толстопузого, зубастого и отвратного. Здоровенный красноармеец, выписанный алою краской, с шеей толще головы в «богатырке», поражал толстяка штыком в брюхо, отчего тот скалился на манер акулы и пучил глаза.

— Видишь того, в цилиндре? — сказал Исаев.

— И чё?

— А теперича гляди, что бывает с хамлом. Правый глаз!

Одной рукой подхватив увесистую винтовку, он нажал на курок. Прогрохотал выстрел, и буржуй окривел.

— Намёк понял? — хладнокровно спросил Кузьмич, укладывая «винтарь» на место.

Экипаж уважительно загалдел:

— Здорово шмаляет, старый чёрт!

— Бац — и готово!

Строюк, чувствуя, что выходит из центра внимания, обратил свой критический взор на Алекса.

— А юнга, значит, — протянул он, — из молодых пердунов?

«Лампочка» невозмутимо обтёр нож о кусок хлеба и сказал:

— Левый глаз.

И швырнул нож, почти не замахиваясь. С тупым ударом клинок засел в левом буркале, лишив зрения акулу капитализма. Экипаж притих.

Фон Лампе молча встал, обходя Строюка, приблизился к плакату, расшатал и вытянул нож — тот засел крепко.

Дождавшись, пока Алекс сядет, Кирилл поднялся с места.

— Стройся, Стройка, — усмехнулся он, небрежно сбрасывая на пол ревматовскую кладь. — Во-первых, это моё место, так что вещи в зубы — и ищи себе другой угол…

— Чё за дела?! — взревел ревмат. — А ну, поднял мой сидор!

— Стройка, — мягко сказал Авинов, — щёлкни пальцами.

Стройка, мало понимая, щёлкнул. В то же мгновение напротив его оцепеневшего зрачка зачернело дуло маузера.

— …Во-вторых, — невозмутимо продолжил Кирилл, — никаких остановок и никаких пьянок не будет. Пока что я тут командир. Понятно? Я спросил, — повысил он голос, — тебе понятно?

— П-понятно, — пробормотал Строюк, глядевший в ствол пистолета как зачарованный.

— А если ты или кто другой нарушит мой приказ, того расстреляю на месте, без суда и следствия, — за нарушение революционной дисциплины.

В этот момент поезд тронулся, и ревмат, не удержав равновесия, ляпнулся на пол. Кое-кто заулыбался, но жизнерадостного, животного гоготанья не последовало — экипаж пребывал в растерянности. А помначотдела сунул маузер в кобуру, да и завалился на лежак — до Котласа путь долог…

В Северном трёхречье, там, где сливаются Малая Северная Двина, Вычегда и «большая» Северная Двина, люди селились издавна. Возле устья Вычегды стояло зырянское селение Пырас, где жил-поживал Дзюбас, дед Стефана Пермского. При Алексее Тишайшем то местечко стали прозывать Котласом. Жизнь тут текла вялая да неторопливая, как течение Вычегды. Стоило только протянуть железную дорогу от Перми, как всё изменилось на диво — поезда пригоняли в Котлас дешёвый сибирский хлеб, тут его перегружали на пароходы и отправляли в Архангельск и дальше — за кордон.

И церковь поставили добротную, из камня, хотя и виду ординарного, два банка заработали, телеграф застучал, начальные училища открылись. А осенью восемнадцатого очутились котлашане в тисках двух фронтов, сближавшихся неумолимо, грозивших смять Котласский боевой район и раскатать избы по брёвнышку…

…Одноэтажный кирпичный вокзал отстоял от пристани за версту, но «Красный моряк» вёз не обычных пассажиров, так что у перрона он не остановился, выехал к самой реке. Берег тут был очень высок, по нему выстраивался целый ряд складов, от которых к воде спускались деревянные скаты. Котлас отсюда, с берега, представлялся тем, чем был, — большой деревней, хотя деятели из Временного правительства и даровали ему статус города.

На противоположном берегу раскинулось село Вандокурское, ничем не примечательный разброс изб и амбаров, только что на причалах корячилась высокая триумфальная арка, воздвигнутая в честь посещения села великим князем Сергеем Александровичем — то-то было событие!

А между селом и «городом» текла широкая стальная река, гладь которой скрывалась под днищами девяноста пароходов и теплоходов, буксиров и барж. Они качались пришвартованные у причалов, стояли на якорях, медленно проплывали туда и сюда, коптя дымом из высоких труб.