«Опередили! – злобно подумал Гордиенко, наблюдая за тем, как казаки Пластуновского куреня горохом рассыпались по всей толпе, образовавшей круг. – Народ пошли настраивать… Это все Мусий Гамалея! Чтоб его черти молотили как горох! Только появился в Сечи, а уже покоя никому нет…»

Крики усилились. Ненависть к атаману, подогретая пластунами, уже выплескивалась через край. Гордиенко хотел было обратиться к казакам с речью, чтобы оправдаться, но встретив предостерегающий взгляд Карпа Сидоренко, стушевался. Он знал, что разбушевавшаяся толпа может и прибить его насмерть, несмотря на все воинские заслуги. Поэтому кошевой низко поклонился сечевикам, бросил на землю свою шапку, положил на нее булаву и поторопился скрыться среди своих немногочисленных сторонников.

– А как нам быть, панове? – отважился спросить шафарь. – Прикажете тоже положить знаки достоинства?

– Вы тут ни при чем! – прогудела толпа. – Оставайтесь!

– Кроме писаря! – закричали казаки Пластуновского куреня. – Они с Гордиенко рука руку моют! Сдай свой каламарь, подпевала!

Бывший шляхтич скрипнул зубами, глянул волком на победно ухмыляющегося Малашенко, с которым давно был не в ладах, и мигом исчез – будто его прибрал сам нечистый.

Теперь бразды правления взял на себя войсковой судья, второе лицо после кошевого.

Важно пригладив длинные усы, он выступил вперед и спросил:

– Шановное товарыство, кого будет ставить кошевым?

– Малашенко! Малашенко! – раздалось несколько недружных голосов.

– Карпа давай, Сидоренко! – прокричал из толпы одинокий голос.

Малашенко поднял руку, требуя внимания, и сказал:

– А я считаю, что лучше Ивана Гусака кошевого нам не сыскать. Что воин знатный, что хозяин хороший. Гусака!

– Гусака, Гусака! – эхом ответили ему сечевики; особенно старались казаки Пластуновского куреня.

Вскоре имя куренного атамана многократно и многоголосно повторял почти весь майдан.

– Где он? Давайте его сюда!

Ивана Гусака вытолкнули из толпы – для виду он немного посопротивлялся.

– Иди, иди, народ требует! – кричали казаки. – Принимай честь, коли тебе ее дают!

– Ну что, панове, – снова возвысил свой голос судья, – согласны ли вы, чтобы куренной Гусак был у нас кошевым?

– Согласны, согласны! С богом, в час добрый! Слава! Слава!

Шум и гам выплеснулись за валы Сечи и покатились по предместью. Встревоженные шинкари-евреи, которые не знали причины переполоха, творившегося в Коше, побледнели и засуетились – а ну как опять казаки начнут искать крайних в своих бедах и невзгодах? Лейзер торопливо ссыпал серебро и несколько золотых в небольшой горшочек и начал закапывать свое сокровище под пол своей крохотной конуры. Он копал и ругал себя последними словами, что не послушал старого пройдоху Шмуля, который предлагал ему вложить деньги в одно верное дело в Кракове.

Дождавшись пика народного одобрения, судья взял в руки булаву и поднес ее новоизбранному кошевому. Согласно старинному обычаю, Гусак два раза ответил отказом и принял знак власти лишь на третий раз. Дружный крик, словно вздох богатырской груди, пронесся над Кошем – свершилось! Из предместья взлетела стая воронья, заржали испуганные лошади у коновязей, а Лейзер схватился за сердце – ему показалось, что ворота Сечи открылись и оттуда бежит разъяренная толпа казаков, чтобы бить и крушить все, что попадется ей на пути, как уже бывало.

Но страхи его оказались напрасными. Взяв булаву, Иван Гусак покорно склонил голову перед четырьмя старыми запорожцами-ветеранами, которые доживали свой век в Коше. Изрубленные саблями, увечные, все в темных шрамах, они, тем не менее, держались бодро и долг свой выполнили как подобает: набрав в руки земли, старики положили ее на голову новому кошевому атаману – чтобы не чурался сиромы, не зазнавался и помнил, что все уходит в сырую землю, а слава и доброе имя остается на долгие времена.

Земля не задержалась на голове Гусака, осыпалась с тихим шорохом песчинками вниз, запорошив одежду. Глядя на это, многие казаки (особенно те, кто постарше) тяжко завздыхали, вспомнив родные края – Базавлуцкий луг, где чернозем жирный, как масло; воткни в землю вербовую палку и через год она превратится в дерево; а трава такая высокая, что видна только голова коня, а волов и вовсе скрывает, лишь рога торчат.

– Тихо! Кошевой будет речь держать! – провозгласил судья, после того как переизбрали и писаря.

Место шляхтича занял Левко Турковский, недоучившийся студент Киево-Могилянского коллегиума, сбежавший на Сечь в поисках романтики. Выходец из старшинского сословия, он, тем не менее, полюбился казакам своим легким, веселым нравом и бесшабашной удалью. Последнее время Левко томился от бездействия и не вылезал из шинка, поэтому должность войскового писаря, у которого всегда полно разных канцелярских работ, его вполне устраивала.

Иван Гусак поднял вверх булаву, и гудевший, словно пчелиный улей, майдан мгновенно стих. Все знали – буйство закончилось, начались серьезные события. И теперь нарушителям порядка грозили плети или штраф.

– Позвольте, панове, поблагодарить вас за оказанное мне доверие, – начал новый кошевой. – Мне не хватит и всей моей жизни, чтобы его оправдать. Но я постараюсь…

«Старайся, старайся, – раздалось в ответ. – А то сам знаешь, что будет, если не в ту дуду начнешь дуть…»

– А теперь вот что скажу я вам, паны-товарищи. Беда пришла на Сечь. Она давно нас преследует – видно, такая наша судьба, да раньше никогда так плохо не было. Басурмане творят сплошные несправедливости. Перед походом калги-султана на Буджак азовские татары пленили около двух десятков наших братьев, которые ходили на реку Кальмиус по зверя. Хоть мы и просили хана освободить ни в чем не повинных казаков, он отказал нам в этом. Хан отобрал у нас крепость Кодак, всех ее жителей разогнал, саму крепость разрушил, а город отдал в полное владение полякам. До чего дошло – мы не можем даже молиться, как подобает православному люду, не имеем права строить храм, какой нам нравится! Хан запретил нам сооружать в Сечи постоянную церковь, а теперь уже начал покушаться и на нашу веру, пытается заставить принять мусульманский обряд.

По лицу Гордиенко, который стоял в толпе, спрятавшись за спины казаков, пробежала тень: он понял, куда клонит Гусак, и обеспокоился. Но что-либо предпринять был бессилен.

– Мы такого хотели, когда бежали сюда от русского царя? – вопрошал Иван Гусак. – У нас даже пушки басурмане забрали, а чем воевать? Прежний хан Каплан-Гирей подарил нам Кизикерменский перевоз через Днепр со всеми его прибылями, а новый недавно отменил и фирман на перевоз, и право добывать в лиманах соль, и возможность беспошлинно ею торговать. А теперь пришла другая, совсем уж черная весть – наших братьев на турецкие галеры хотят отправить. Ханы дерутся, а у казаков чубы трещат. Вот я и спрашиваю вас, запорожцы, будем мы и дальше терпеть такие надругательства?!