8. 1568–1587 гг. Прекрасная бледноликая амазонка стала перезрелой и больной женщиной; ее каштановые волосы поседели. Мария-пленница вышивала кое-что для Елизаветы и, поскольку была неисправима, продолжала плести интриги. Елизавета старела; теперь уже стало ясно, что у нее никогда не будет детей; вопрос престолонаследия становился все острее. После столь долгого заключения папа и Церковь, забыв, что Мария повинна в супружеской измене, а быть может, и в убийстве, снова возлагали на нее большие надежды. Добропорядочные протестанты беспокоились о приближавшейся развязке. Уолсингем, следивший за Марией, регулярно перехватывал ее переписку. После двадцати лет плена она все еще была привязана к «предприятию», целью которого было падение Елизаветы. Однако в 1587 г. война с Испанией казалась близкой. По мысли Уолсингема, прежде чем ввязаться в нее, требовалось устранить источники внутренней опасности. Агент-провокатор взялся завлечь Марию в ловушку. И она отдалась этому всей душой. Группа молодых людей замыслила убить Елизавету; их предводитель написал Марии письмо, в котором объявлял ей о готовившемся убийстве и спрашивал ее мнения. Естественно, оно было перехвачено. Враги Марии с беспокойством ждали ее ответа. И они не были разочарованы. Она не только одобрила убийство, но даже дала убийцам кое-какие советы. Уолсингем торжествовал. Марию судили в замке Фотерингей (Fotheringay) и единогласно признали виновной. Палата общин потребовала немедленной казни. Даже сын королевы Яков не забыл, что смерть матери обеспечит ему трон Англии. «Моя религия всегда заставляла меня осуждать ее поведение, хотя честь принуждает меня защищать ее жизнь…» Елизавета все еще колебалась. Какому чувству она подчинялась? Истинному милосердию? Отвращению перед этим поступком? Страху за спасение своей души? Наконец она подписала приказ о казни. Палачу понадобилось три удара, чтобы отрубить эту голову (8 февраля 1587). Трагедии молодых лет Марии Стюарт были забыты, и в глазах католиков она стала святой.

9. Елизавета дожила до семидесяти лет — возраст весьма преклонный для того времени — и почти до последнего дня блистала, танцевала, флиртовала. Сесил, лорд Бёрли, умер раньше ее; она заменила его вторым сыном министра Робертом Сесилом. Лестеру наследовал в фаворе у старухи его пасынок, граф Эссекс. Он был привлекателен и обворожителен, но высокомерен, нахален и обидчив. Опьяненный неопределенным чувством, которое королева питала к нему и в котором были смешаны материнское покровительство, нежность и чувственность, расхрабрившийся после славной экспедиции в Кадис, сделавшей его кумиром английского простонародья, он стал несносен. Хотя он вел себя по отношению к королеве с неслыханной наглостью и резкостью, она всегда прощала его. Он разыграл свою последнюю карту, потребовав себе командование армией, которую Елизавета послала для подавления ирландского мятежа, спровоцированного испанцами в 1594 г. Став военачальником, он повел себя как избалованный ребенок и предатель, мечтал повернуть войска на Лондон, чтобы свергнуть свою королеву, и в то же время писал ей раздраженные и страстные письма. Теперь Елизавета судила о нем здраво: «Вы получили то, что просили: выбор момента… к тому же власть и авторитет, которых никто прежде не имел». Когда же он вернулся, бросив свою армию, и попытался организовать заговор, чтобы схватить королеву и при надобности убить, она наконец предоставила его собственной участи. По ее словам, «те, кто посягает на скипетр властителей, не заслуживают снисхождения». Красавец Эссекс был обезглавлен в Тауэре, и его конец был смиренным и набожным.

Казнь Марии Стюарт. Гравюра из книги «Театр жестокости» Ричарда Верстегана. 1588

10. Смерть фаворита оттенила меланхолией последние годы королевы. Она все еще красила волосы в «цвет, которого никогда не бывало в природе»; еще украшала себя жемчугами и алмазами, рядилась в серебряные и золотые ткани; еще принимала почести от парламента, обещала ему отменить монополии, которые обогатили слишком многих придворных, и протягивала руку для поцелуя всем этим джентльменам из палаты общин, потому что думала распрощаться со своим последним парламентом. Иногда даже танцевала куранту. Но после этого вскоре опять падала на подушки — конец был близок, и она это предчувствовала. Однако отказывалась назначить своего преемника. Она знала, что им будет Яков VI Шотландский, сын Марии Стюарт, и что ее министры уже переписывались с Эдинбургом. Она никогда об этом не говорила. Ее девизом всегда было «Video et taceo» («Видеть и хранить молчание»). В январе 1603 г. она почувствовала себя хуже, легла, отказалась видеть врача, наконец назвала Якова своим преемником, отвернулась к стене и впала в глубокое забытье, из которого уже не вышла.

1. Тела елизаветинцев — людей Елизаветинской эпохи — были устроены точно так же, как и наши. У них были такие же мозги, такие же сердца, внутренности, и они, конечно же, испытывали почти те же страсти, что и их потомки. Но они так хорошо скрывали очертания своих тел за изгибами и углами своих одеяний, а естественность своих страстей за блеском метафор, что многие историки стали считать их какими-то монстрами. В частности, они удивлялись контрасту между изысканностью их поэзии и жестокостью их зрелищ, между пышностью их костюмов и грязью их жизни. Однако подобные сюрпризы подсовывает нам любая эпоха, и историки будущего встретят не меньше трудностей, пытаясь примирить интеллект наших ученых и прозорливость наших романистов с глупостью нашей экономики и дикостью наших войн. Те же самые подмастерья и моряки, пересекавшие Темзу, чтобы посмотреть в театре «Глобус» комедию Шекспира, находили удовольствие в дикой травле несчастных медведей сворой собак или в кровавой казни изменника. Быть бесчувственными их приучила привычка, так же как она помогала утонченным Эссексу и Карлейлю принимать вонь лондонских улиц, как она заставляет нынешних эстетов принимать жесточайшую политическую философию нашего времени и ее кровавые последствия.

Роберт Пик-старший. Процессия королевы Елизаветы. Около 1600

2. Поскольку королева любила роскошь (а впрочем, страна богатела), мода стала для англичан того времени требовательным и капризным тираном. Изобретенные во Франции фижмы были так широки, что превратились в настоящий стол, на котором покоились руки женщин. Над этим объемистым колоколом корсет из китового уса или стали так сжимал талию, что уподоблял ее осиной. Брыжи — огромные кружевные воротники, завезенные из Испании, — были жесткими из-за железной проволоки или крахмала, дьявольского изобретения, которое ввела в Англии жена голландского кучера королевы. Для дамских платьев и мужских камзолов использовались самые богатые ткани: бархат, дамаст, золотая и серебряная парча. Важные вельможи во время своих мифологических увеселений упражняли воображение и состязались с поэтами, которые, впрочем, и сами часто были важными вельможами. В жилища джентри и буржуазии проникали роскошь и комфорт. Дама из общества, прежде чем встать поутру, просила своего пажа разжечь камин, а прежде чем лечь, велела горничной нагреть постель пузырем с горячей водой. Повсюду в сельской местности поднимались новые замки, где итальянская архитектура переплеталась с традиционной готикой. И в садах, и в домах ценили симметрию планов и разнообразие украшений. Тис и самшит подстригали в виде сфер, спиралей. Язык кавалеров и дам был не менее вычурным, чем деревья в их садах. Роман «Эвфуес» (Euphues) Джона Лили был опубликован в 1580 г., и каждая образованная женщина изъяснялась эвфуизмами. Удовольствие изобретать слова и обороты, упоение, доставлявшее умам обновление языка, порождали некую вычурность и в стихах, и в речах, доходившую от восхитительного до смешного, притом что не всегда можно было различить границу между тем и этим.