Случилось это в тот же день, что и открытие Олимпиады. У нас в агентстве полушутя (именно полушутя, почти всерьез) сокрушались: «Зачем такие информационные бомбы одновременно взрывать!»

С неделю Москва пристально наблюдала за боевыми действиями в Южной Осетии и Грузии, ожидала взятия Тбилиси, ужасалась известиям о тысячах погибших, потом поражалась, причем с некоторой примесью разочарования, что погибших оказалось всего-то несколько сотен; смаковала кадры с подбитыми танками и раздувшимися от жары трупами солдат (чьими танками и чьими солдатами – грузинскими, осетинскими или российскими, – было не совсем ясно)… Поняв, что наши бойцы победили, Москва рьяно стала болеть за наших олимпийцев.

Вообще патриотизм в то лето в Москве, да и, судя по всему, во всей России достиг наивысшего подъема за последние годы, а может, и за несколько десятилетий. Люди стали мягче друг к другу, выглядели единым целым, двигались уверенней и энергичней; даже вроде бы резко побогатели – одевались лучше и ярче, на улицах становилось все больше новых автомобилей, а бомжей и нищих – меньше…

Лично у меня в то лето тоже все было очень даже неплохо. Если отбросить тяжбу с бывшей женой, то и отлично. Заказы по размещению информации поступали обильно, в агентстве дела обстояли нормально, и даже переезд офиса на улицу Девятьсот пятого года не вызывал у меня особой тревоги. Жалко, конечно, было оставлять привычное место, но на новом кабинеты оказались просторнее, вообще здание светлее и свежее; метро, как и на Триумфальной, тоже рядом. Единственный минус – гендиректор с нами не переехал, остался, и поэтому Полковник получил практически неограниченную власть…

К одиночеству я как-то привык, точнее, научился с ним бороться – за день старался вымотаться до предела, чтобы легче было уснуть. Много гулял, много катался на велосипеде, много читал, особенно книг по истории Второй мировой, которых издавалось невообразимое количество. В основном они оказывались туфтой, но зато очень увлекательной.

В середине августа я съездил в родной город и получил обратно права. Матери стало заметно лучше, она уже шевелилась, хотя ходить пока не могла, говорила с трудом, невнятно, но все же… Сиделка у нее была хорошая, денег я не жалел.

Иван без гундежа оплатил транспортный налог на «Селику», купил техосмотр, страховку. Этим самым, как я считал, с него снялась часть долга.

С Максимом и Свечиным почти не общался тогда, да это и к лучшему, – не слышал Максова нытья, не впитывал туповатое свечинское раздражение.

Лучшее определение моего тогдашнего состояния – позитив. И, судя по всему, большинство окружающих тоже в нем пребывало. Материальный достаток, победы спортсменов, мягкое лето, бодрые речи руководителей государства, короткая война и убедительная победа. Все в порядке.

Появившиеся примерно в июле – августе известия, что в США начался финансовый кризис, насколько я знаю, в первый момент обрадовали даже разбиравшихся в экономике людей. Вот, дескать, в Америке проблемы, а у нас, наоборот, – подъем по всем фронтам.

Наверное, тогда мало кто мог предположить, как на нас повлияют эти заокеанские проблемы. А кто понимал, спасал потихоньку свой бизнес, в то же время громче всех крича, что кризис нас не коснется.

Я не волновался. На банковских счетах у меня лежали копейки, основная же сумма покоилась в ячейке; моему личному маленькому бизнесу кризис мог слегка навредить, но чтобы его погубить, должна была случиться полная гибель экономики и политики. В это я, естественно, не верил. На агентство же мне, по существу, было уже плевать – я достаточно оброс связями, имел в определенном кругу немалый вес и вполне мог давно выйти во фриланс. В агентстве держали привычка, глуповатое сознание того, что нужно где-то работать – точнее, иметь запись об этом в трудовой книжке.

Да, все было очень неплохо, а тут еще объявившийся в начале сентября Максим познакомил с милой девушкой Полиной, носившей очень звучную фамилию – Гарнье. Она была потомком попавшего в русский плен француза из наполеоновской армии. Через все перипетии времени фамилию род сохранил, семья – папа, мама, брат и она – имела свой двухэтажный дом в Тарасовке, поселке за Мытищами. Полина владела небольшим агентством по организации праздников…

Симпатичная, общительная особа с французскими корнями, финансово обеспеченная, свободная (правда, с полугодовалым ребенком, за которым, впрочем, ухаживали ее родители), – что могло меня от нее оттолкнуть? Мы стали встречаться.

Эх, знать бы, как основательно эта милая Полина Гарнье порушит мне мозг, я бы и словом с ней не перекинулся.

Отношения наши развивались во вроде бы нормальном русле – как у большинства мужчин и женщин, имеющих друг на друга серьезные виды. Хотя сложно сказать… Полине я сразу откровенно очень понравился: она смотрела на меня тем ласкающим взглядом, какой говорит о многом, – так смотрят лишь готовые влюбиться женщины. Если наш разговор прерывался и затухал, она находила новые темы, старалась показать себя с лучшей стороны. А вот что касается меня…

Да, Полина была мне симпатична, я с удовольствием с ней общался, проводил время (раза три в неделю по несколько часов мы просиживали в каком-нибудь пафосном кабачке, или гуляли, когда погода позволяла, или играли на бильярде, или в боулинг в одном из развлекательных центров; до секса не доходило, да мы оба, кажется, к этому так быстро не стремились – соблюдали правила серьезных отношений).

Вечером я довозил Полину до дома, прощался с ней у ворот. По-московски чмокнув друг друга в щеки, мы расставались, и я в хорошем настроении ехал к себе на Кожуховку.

– Ну как, – спросил в одну из наших нечастых в то время встреч Максим, – хорошую девочку я тебе подогнал?

– Да. – Я старался сохранять некоторую холодноватость. – А как вы с ней познакомились?

Вообще-то я уже знал как (от Полины), но хотел выяснить, какие отношения были у Макса с Полиной до моего появления.

– На студии. Она в одной передаче участвовала. Разговорились, кофе попили, телефонами обменялись. У нее же дело свое, попросила, если что, клиентов подбрасывать.

– И часто встречались?

– Да нет, так. Созванивались в основном. Она жаловалась, что одна, люди злые вокруг, парень, от которого ребенок, разочаровал… Актрисой хочет стать, но не получается.

– Это я в курсе. Мы с ней уже весь наш кинематограф обсудили.

– Молодцы-ы, – вздохнул Макс, – а я один… Лианка в Лондоне, тоже ничего не выходит. Да она сама дура, стала из себя сразу круть строить. Как здесь… Музыкантам, художникам разным, им сначала надо всячески прибедняться. Мол, гений, но нищий, помогите пробиться, поддержите. А она: вот лавэ, давайте делать. Из нее и вытягивают. Здесь вытягивали, теперь там… Я тут с папашей ее по телефону часа два говорил, он сам позвонил и чуть не плачет, прикинь. Дочери тридцать пять, и ни детей, ни профессии, ни хрена. Только какая-то эфемерная вера, что станет великой певицей. Когда-то было смешно, а теперь страшно уже. Шизофренией пахнет.