и тот же нелепый фарс, притворяясь, что за закрытыми дверями не существует тьмы. Что мы не переживаем один и тот же кошмар снова и снова.

Но никто не может вечно скрывать правду. Особенно, когда она была такой уродливой. Я не собирался покидать этот дом, пока в нём жили мои родители.

Я не смогу. Я единственный, кто его останавливал.

Я внимательно наблюдал за ним, зная, что это произойдёт снова. Отсчёт заново начался несколько недель назад, после его последнего жестокого взрыва. У меня всё ещё не восстановилась полная подвижность плеча, а у моей матери появился новый шрам в уголке рта. Она таяла у меня на глазах, как будто стирала себя из реальности.

В тот раз я хотел причинить ему боль. Не просто остановить его, но и причинить ему настоящую боль. Я хотел показать ему, каково это.

Но я сдержал себя. Едва-едва. Когда перед глазами всё застилало красным, я подумал о мистере Уолтоне и шахматной доске. «Иногда лучшее нападение — это хорошая защита».

Поэтому я защищался. И ему ничего не было. Но я знал, что он не сможет долго оставаться хорошим. Этот мужчина был бомбой замедленного действия.

Я знал, что это так, но всё равно заснул. Это моя грёбаная вина.

Я слетел вниз по лестнице, когда дом огласился звуками удара кулака по плоти, глухим стуком падающего тела и криками, вызванными алкоголем.

Я нашёл их в гостиной. Он стоял над ней, гневно сжав правую руку в кулак. Бицепс взбугрился. Челюсти стиснулись от ярости, которая овладела им. Он набирал вес, в то время как моя мать его теряла. Словно он высасывал из неё жизнь, как один из тех вампиров из книг, которыми Слоан теперь была одержима.

— Прости, — надломленно прошептала мама. Она лежала, прижавшись к плинтусу. Кровь с её лица заливала гипсокартон и пол. Она пропитывала футболку, которая безвольно свисала с её костлявых плеч.

Он злобно пнул её по рёбрам.

— Прекрати! — приказ вырвался из моего горла.

Он повернулся и уставился на меня своими мёртвыми, налитыми кровью глазами.

— Это из-за бухла, — говорил он, когда трезвел. Когда мама перевязывала костяшки пальцев, которые он разбил в кровь о наши тела. — Этого больше не повторится.

Я ненавидел его. В тот момент время застыло, и я настолько переполнился ненавистью, что у меня подкосились колени.

— Что ты мне сказал? — потребовал он. Слова были отчётливыми и угрожающими. Его язык не заплетался, когда он пил. Всё становилось лишь резче, злее.

— Я сказал, прекрати, — повторил я, когда перед глазами начала появляться знакомая красная дымка. Моё сердцебиение отдавалось где-то в основании черепа, и я наслаждался выбросом адреналина в кровь.

— Люсьен, уходи, — умоляла мама, стоя на четвереньках.

Он снова пнул её, даже не взглянув на неё. Удар его ботинка отбросил её на пол, где она свернулась калачиком, заскулив.

И тут я увидел это. Длинный рваный порез на её предплечье. Блеск металла в его левой руке.

— Никогда не повышай на меня свой бл*дский голос в моём бл*дском доме, парень, — сказал он.

Мой взгляд был прикован к ножу, который я вымыл и убрал в ящик на кухонном столе. На лезвии была кровь. Он порезал её. И теперь он замахивался им на меня.

— Иди ты нах*й! — закричал я. В моей голове словно лопнула резинка. Я больше не был послушным сыном-подростком. Я не был миротворцем или защитником. Я стал им самим.

Ярость, какой я никогда прежде не испытывал, заставила меня пересечь комнату. Мои руки вцепились в его потную футболку. Они выглядели как его руки. Большие, покрытые синяками, способные разрушить всё.

Это засело у меня в голове, как зазубренный камень.

Он казался слегка удивлённым. Потому что я знал своё место. Я не сопротивлялся. Но сегодня я это сделал. Сегодня всё закончится до того, как он прикончит одного из нас.

Я использовал его удивление себе на руку и отбросил его к стене, к которой он бесчисленное количество раз прижимал меня и мою мать. Мой кулак взлетел и врезался в его бетонную челюсть. Боль отдалась где-то вдалеке. Я слышал, как на фоне вскрикнула моя мать.

Теперь кричал он. Ужасное, отвратительное насилие. Такое, какое приберегаешь для врага, который отнял у тебя всё. Не для сына, который когда-то хотел, чтобы ты гордился им.

Он замахнулся на меня ножом. Но я не почувствовал ничего, кроме жгучего гнева, который никогда не угаснет. Потребности разрушать. Было так приятно наконец-то обрушить все это на него.

Новая боль подпитывала меня. Я вырвал нож у него из рук и швырнул его на пол. Его кулак угодил мне в висок, и всё пошло кувырком. Но я не рухнул. Я не упал, не умолял и не плакал.

Я сорвался.

Я не останавливался, пока он не упал. Пока он не стал умолять, плакать.

«Каков отец, таков и сын».

Я слышал это в своей голове, как повторяющуюся мантру. Снова и снова. Сквозь далёкий звук бьющегося стекла.

«Каков отец, таков и сын».

Сквозь тихий плач моей матери.

«Каков отец, таков и сын».

Я продолжал. Я продолжал размахиваться, уворачивался от его кулаков, продолжал бить, даже когда у меня зазвенело в голове. Даже когда красный цвет сменился на сине-белый, а затем снова на красный.

Слоан

Мои руки дрожали, пока я сжимала в них беспроводной телефон. Мне хотелось плакать или блевать, и я была совершенно уверена, что прежде чем всё это закончится, я сделаю и то, и другое.

Я дала Люсьену обещание. Он был непреклонен. Но если я ничего не сделаю, кто-нибудь пострадает. По-настоящему пострадает.

Я видела, как мистер Роллинс возвращался домой. Крышка топливного бака в его грузовике так и осталась открытой. Он выехал на встречную полосу, затем снова вильнул, чтобы объехать миссис Клемсон, выгуливавшую двух своих сенбернаров. Выкрикивая ругательства в адрес женщины, он слишком сильно нажал на газ, а затем резко затормозил, остановившись всего в нескольких дюймах от двери собственного гаража.

За последний год было так много случаев, когда я хотела рассказать родителям. Но Люсьен взял с меня обещание. Я должна была оставаться в стороне и позволить ему разобраться с этим.

Он никогда не говорил об этом. Но я знала достаточно, чтобы подмечать признаки. Я всегда держала окно незапертым, но в плохие ночи оставляла его приоткрытым на дюйм или два и, укрывшись одеялом, сидела на подоконнике, прислушиваясь.

Раз уж я не могла этому помешать, я могла, по крайней мере,