Кинрик продирался сквозь кусты, пока они не добрались до плюща, который вился по стене дома. Плющ был старый и крепкий, и Бартоломью кивнул в знак того, что без труда сможет по нему взобраться. Они решили, что Бартоломью заберется на подоконник, а Кинрик останется сторожить на проходе от стены, чтобы вовремя предупредить, если доброжелательница все же заманила их в ловушку. В таком случае они смогут спастись бегством – взберутся по плющу и уйдут по крышам.

Бартоломью осторожно поставил ногу на стебель и начал подниматься. Сточный желоб, по всей видимости, располагался прямо наверху, поскольку плющ оказался предательски слизким, а в ветвях его попадались самые разнообразные отбросы. Бартоломью пытался не думать об этом и упорно продолжал подъем. Он посмотрел вниз, но Кинрика не увидел. Должно быть, слуга уже занял наблюдательную позицию в тени на вершине стены.

Из отверстия желоба донеслось негромкое пение. Только бы это не оказался поваренок, который выплеснет помои прямо ему на голову, взмолился Бартоломью. Он осторожно взобрался немного повыше, отметив, что язык у поющего заплетается, а сам он фальшивит. Должно быть, один из студентов, которому не по душе ранний отбой, прокрался в кладовку, чтобы угоститься вином и элем. Судя по голосу, его насторожил бы только удар грома, но не человек, осторожно взбирающийся по стене снаружи.

Бартоломью карабкался вверх, пока голова его не очутилась на уровне стрельчатых окон зала. На один жуткий миг ему показалось, что женщина обманула его, потому что он не видел ни одного окна с широким подоконником, на котором можно было бы стоять. Но потом он сообразил, что отклонился слишком далеко в сторону и нужно взять вправо. Эта задача оказалась куда сложнее, чем он ожидал, и ему пришлось спуститься вниз до кухонного желоба, прежде чем нашелся достаточно толстый стебель плюща, способный выдержать вес Мэттью.

Наконец Бартоломью увидел над головой подоконник, сумел уцепиться за него обеими руками и подтянуться. Ставни были плотно затворены, но из-под них пробивались тонюсенькие полосочки света, указывая на то, что там кто-то есть. Бартоломью едва не упал, когда стебель, за который он держался, неожиданно оборвался у него в руке. Он затаил дыхание, ожидая, что ставни вот-вот распахнутся и его укрытие будет обнаружено, но изнутри не доносилось ни звука, и мало-помалу он успокоился.

Он пристроился на краю подоконника, упираясь спиной в резной каменный проем. Немного пригнувшись, он мог сквозь щели в деревянной ставне разглядеть край главного стола в большом зале. Несмотря на то что горела одна из драгоценных свечей помощника принципала, похоже, оценить этот щедрый жест было некому. Собрание явно еще не началось. Бартоломью попытался устроиться удобнее. Поднимался пронизывающий ветер, и, хотя небо оставалось ясным, а дождь казался маловероятным, было понятно, что, несмотря на все предосторожности Кинрика, домой он попадет совершенно окоченевшим.

Часы на башне церкви пробили еще дважды, но в зале ничего не изменилось. Бартоломью начал задумываться, не обвели ли его вокруг пальца, и уже очень хотел бросить эту затею. На подоконнике было страшно холодно, пронзительный ветер забирался под одежду. Мэттью казалось, что если он не спустится по лозе в самое ближайшее время, то так окоченеет здесь, что попросту не сможет этого сделать.

Внезапно он понял: что-то происходит. Наклонившись и приникнув к щели, он увидел, что по залу расхаживает мастер Барвелл и отдает какие-то распоряжения Джейкобу Яксли, которого выселили из комнаты, чтобы разместить в ней чумную палату. Яксли зажигал новые свечи и сметал остатки ужина со стола на тростник на полу. Барвелл показался в поле зрения Бартоломью; похоже, он говорил с кем-то еще. Ветер хлопнул створкой ставни, и Бартоломью чертыхнулся про себя. Если так пойдет дальше, он не услышит, что делается на собрании. Он осторожно оторвал кусок стебля и подсунул под отошедшую створку. Ветер налетел снова, и Бартоломью с удовлетворением отметил, что хотя бы с этой напастью он справился.

Снова пробили часы, и за окном закипела лихорадочная деятельность. Гул голосов становился все громче, в зал один за другим стекались люди. Бартоломью был удивлен: он ожидал небольшого собрания из четырех-пяти человек, а уже пришли по меньшей мере пятнадцать и явно должны были появиться еще.

Кто-то негромко постучал по столу, призывая к порядку.

– Господа. Я не стал бы собирать вас здесь таким образом, если бы не одна важная причина, – начал Барвелл. – Боюсь, наше дело потерпело тяжкое поражение.

Раздался гул встревоженных голосов, и оратор дождался, когда они затихнут, прежде чем продолжать.

– Мы узнали, что исполняющий обязанности мастера Майкл-хауза вступил в сношения с Оксфордом.

На этот раз голоса прозвучали громче, среди них слышались вопросы.

Барвелл поднял руку.

– Вам не нужно объяснять последствия этого шага, господа. Мы не были уверены в том, на чьей стороне мастер Элкот, и оказались правы в своих сомнениях. Наши агенты перехватили его письма, где говорится, какие пансионы наиболее уязвимы и скорее других падут под нажимом. Теперь Оксфорд окажет на них давление, и университет будет ослаблен, когда они падут.

В комнате опять поднялся шум, и Барвелл вынужден был забарабанить по столу, чтобы вновь водворилось спокойствие.

– Что вы предлагаете делать? – спросил один из собравшихся. Хотя он стоял спиной к Бартоломью, тот узнал эти жесткие черные волосы – это был принципал пансиона Марии Невилл Стейн.

Барвелл вздохнул.

– Можно было бы исключить Элкота из уравнения, – сказал он. Бартоломью увидел, как Стейн одобрительно кивнул головой, однако послышались и возражения.

– Кто станет его преемником? Как бы не вышло еще хуже, – раздался еще один голос, который Бартоломью не узнал.

– Вероятнее всего, вернется Суинфорд, – ответил Барвелл. – Для нас он величина неизвестная, и мы не знаем, на чьей он стороне, но коль скоро он не льет воду на мельницу Оксфорда так явно, как Элкот, возможно, нам удастся поговорить с ним и донести до него нашу точку зрения.

Бартоломью увидел, как Стейн снова кивнул.

– Но как мы избавимся от руководства Элкота? – спросил еще кто-то.

Барвелл развел руками.

– Существуют средства и способы, – сказал он просто.

– Меня беспокоит врач, – заметил Стейн, резко меняя тему. – Он расспрашивает об Абиньи.

– Мы договорились, что его трогать не станем, – твердо сказал кто-то. Бартоломью узнал голос своего зятя Освальда Стэнмора, и его затошнило. Он попытался устроиться так, чтобы лучше видеть сидящих за столом, и разглядел голубой рукав, расшитый серебряной нитью, который, без сомнений, принадлежал Стэнмору. От потрясения он забыл об осторожности и сильнее, чем хотел, стукнулся спиной об оконный проем.

– Что это было?

Стейн вскочил на ноги и подозрительно взглянул в сторону окна. Барвелл присоединился к нему, и они вдвоем подошли к окну. От Бартоломью их отделяли считаные дюймы. Он затаил дыхание. Стэнмор тоже подошел и, к ужасу его шурина, принялся открывать ставни. Сейчас его обнаружат! Стэнмор выругался – створку заклинило. Бартоломью опустил глаза и увидел, что стебель плюща, который он подсунул под ставню, чтобы она не громыхала, не дает открыть окно.