— А что же тогда создавать, если все уже есть? — удивился Берх.

— Смысл, создавать можно лишь смысл, — уверенно ответил незнакомец, — я скажу даже так: смысл божественного творения в создании смысла. Человек же творит и постигая смысл божественного творения, и заново — как божество — смысл создавая. В этом дуализме заключается его человеческая трагедия — он, одновременно и создатель и создаваемое. Но, извините, я немного забежал вперед. Пока у нас есть только Абсолют, в котором есть все, кроме смысла. В нем нет ни пространства ни времени, ведь чтобы появилось время, тоже нужен определенный смысл.

— Ну и какой же? — быстро спросил Берх, предчувствуя, что за последним заявлением незнакомца должна последовать долгая и многозначительная пауза.

— Время упорядочивает события — а это уже какой-никакой, а все же смысл. Время появляется, только тогда, когда можно различать причины и следствия — тут ваше давешнее замечание про сбой гравиструнной дерелятивизации как нельзя более кстати. Божественный Нус, или Ум, из хаоса заполняющих Абсолют событий, создал цепочки — причины и следствия — так возникло Время, а следом, дополняя Время, возникло Пространство. Процесс божественного осмысления очень похож на то, как человек осмысливает или познает мир. Мы с вами смотрим на окружающий нас хаос и вдруг видим, что уж не такой он и хаос — в нем есть порядок, надо только уметь его разглядеть. Любой порядок плох тем, что он еще и ограничитель — человек, в отличие от существ более высших, попал в тиски причин и следствий, его богоподобное умение творить смысл ограничено законами, именуемыми нами законами физики. Человек вынужден жить и творить как бы в срезе между «вчера» и «завтра». Я даже готов выдвинуть смелую гипотезу, что человек — это не что иное, как тот самый Создатель волею более могущественного Бога, расслоенный и развеянный во Времени и Пространстве.

— У вас уже получается как минимум два бога, — осторожно заметил Берх.

— Возможно их и больше, — не растерялся незнакомец, — а тот, кого мы зовем Создателем своим творением охватил, если так можно выразиться, еще не весь Абсолют. Нам достался один упорядоченный кусочек Абсолюта, но ведь есть и другие — получше. Вот это-то «Все остальное» — то, где нас нет — и есть Плерома — место, где сохранилась полнота событий, нет расщепленности и ограниченности, во всяком случае, в том виде, в котором мы их привыкли видеть, — веско заключил незнакомец.

Берх вспомнил Татьянины рассуждения про названия и пространственно-временную инверсию относительно орбиты Луны. «Все правильно, Мир начался с Плеромы и обитаемая часть Вселенной кончается ею же. Дальше идти некуда — названия кончились,» — подумал он. Но все же уточнил:

— Но название системы, все-таки, Плером, а не Плерома. Из сказанного вами следует, что тот, кто дал название системе разноцветных карликов, поступил несколько опрометчиво. Да он и сам понимал свою ошибку, поэтому названия немного различаются.

— Сходство может оказаться глубже, чем вы думаете, — возразил незнакомец.

Берх стоял на своем:

— Из вашей теории этого не следует. И вообще, она довольно умозрительна, не говоря уж о явных противоречиях с современной космологией.

— Ах так! Говорите, противоречие с космологией, то бишь с теми самыми, пресловутыми законами физики! — воскликнул незнакомец и всплеснул руками. —Нет, вы знаете, последнее время, подобное пренебрежительное отношение к древнему знанию меня просто умиляет. Поначалу меня это раздражало, а теперь умиляет. Вы говорите так, будто сами, своим умом дошли до этой вашей космологии. Очень просто, подчитав школьный учебник по физике, критиковать древних мудрецов, у которых телескопа-то не было. Поверьте, те люди были не глупее нас с вами, и поэтому важно понять, почему они рассуждали именно так, а не иначе. Важно найти смысл в их построениях, будь они хоть трижды противоречивыми! Кстати, а позвольте спросить, что дает вам основание верить в законы физики?

— При чем тут вера?! — вскипел Берх, — наука есть наука… Не стану объяснять вам, что это такое, но согласитесь, есть вещи, отрицать которые абсурдно!

Незнакомец перефразировал вопрос, авторство которого всем хорошо известно:

— Что есть абсурд?

Пока Берх собирался с мыслями, его собеседник продолжил:

— Вся наука сводится к тому, чтo мы считаем абсурдным, а что — нет. Противоречие с законами логики мы считаем абсурдом, поэтому мы руководствуемся логикой. Но скажите мне честно, считаете ли вы, например, человеческую смерть — абсурдом. Только не говорите мне про науку — мы уже решили, что она сводится к нашему представлению об абсурде. Поэтому ответьте искренне, по человечески.

Берху надоело спорить, и он согласился:

— Ну хорошо. Да, действительно, в смерти есть что-то абсурдное…

— Вот видите! — воскликнул незнакомец, — смерть — абсурдна, но в бессмертие вы, небось, не верите!

Такого подвоха Берх не ожидал:

— Не верю, тут вы правы. Все живое умирало, умирает и будет умирать — от этого никуда не денешься. Погодите, не хотите ли вы сказать, что сами вы верите в бессмертие? — забеспокоился Берх. Он почувствовал легкое волнение ибо незнакомец подступил к той области, где столь уважаемая Берхом логика уже утрачивала свою безоговорочную власть.

— Верю, — спокойно и твердо ответил собеседник, — вы говорите «все живое умирало и умирает». Я сознательно опускаю ваше несколько ненаучное предсказание «и будет умирать», потому что не хочу ловить вас на слове — в пылу спора и не такое можно сказать. Остановимся на тезисе «все живое умирает». Безусловно, вы подразумевали, что собственными глазами неоднократно видели смерть — не свою, разумеется, а чью-то еще. Не стану спорить — вероятно, так оно и было. Но одно дело видеть чужую смерть, другое — умирать самому. Прибегну к простому примеру из вашей, так называемой, науки. Возьмем коллапс черной дыры. Для нас, зрителей, ее смерть длиться бесконечно, для самой дыры — мгновение. Почему — думаю, объяснять не стоит — это известно любому школьнику. Смерть человека подобна коллапсу черной дыры, но только наизнанку. Мы видим свершившимся, то, что для умирающего — бесконечно. Его внутренняя стрела времени как бы начинает загибаться, отклоняться от стрелы времени живых людей, и поэтому мы, живые зрители, отсчитываем время не так, как отсчитывается время в царстве мертвых или, вернее, тех, кого мы считаем мертвыми. Выходит, что никакой смерти нет, а есть лишь переход, чистилище, как говорили древние. Время, чтоб вы знали, это не прямая, а плоскость, по которой прочерчены наши с вами личные временнЫе маршруты…

Он был готов говорить и дальше, но по Терминалу прошло объявление на посадку. Голос диктора оборвал незнакомца на полуслове. Берх поднялся с кресла.

— Очень жаль расставаться с вами на таком интересном месте, но мне нужно идти, — сказал он с искренним сожалением.

— Да, да, конечно, я слышал объявление, — пробормотал незнакомец, раздосадованный не меньше Берха, — счастливого пути вам!

— Спасибо, — ответил Берх, — и вам — счастливого!