На самом деле он узнал Безотрадного и свои собственные доспехи, поскольку у самого Изидора не было никакого отличительного знака, даже флажка с цветами Вивре. Анн пустил своего коня в его сторону. Изидор увидел какого-то скачущего к нему рыцаря с лазурным щитом и золотым цикламором. И только в последний миг догадался, кто это. Узнал хозяина и Безотрадный, взвившийся на дыбы от радости.

Французское войско возвращалось в Орлеан, колокола вновь зазвонили во всю мочь. Друзья крепко обнялись, хлопая друг друга по плечам с железным лязгом. Изидор пробормотал:

– Вы живы… Как велик Господь и как красив герб Невилей!

– Да ты тоже – жив и здоров! Почему без флажка?

Изидор рассказал ему о злосчастном «Дне селедки», потом о взятии Турели. С некоторой робостью показал ему щит английского рыцаря, висевший на луке его седла. Анн взял щит в руки бережно, как драгоценность, потом вернул Изидору:

– Носи его!

– Но, монсеньор, я не вправе…

– Носи. Он твой. Ты завоевал его так же, как я завоевал свой.

Трепеща, Изидор повесил на грудь щит «пасти и песок», и бок о бок, рысью, оба въехали в Орлеан.

Было около полудня, когда колокола орлеанского собора Святого Креста зазвонили во всю мочь по окончании торжественной службы в воскресенье, 8 мая 1429 года. Толпа хлынула через распахнутые настежь двери, однако покинуть собор оказалось делом непростым, ибо все те, кому не удалось попасть внутрь, теснились на паперти.

Анна и Изидора вынесло через портал вместе с железной волной рыцарей в доспехах и латников. И тотчас их ослепило майское солнце, и оглушил гул толпы.

Никогда они не видели подобного ликования. Крики, смех, песни неслись со всех сторон, почти заглушая звон колоколов. Но это была не просто радость. В эти минуты свершалось нечто великое, торжественное. Все те, кто находился здесь, сознавали: проживаемые ими мгновения отныне и вовек принадлежат не только им, но и всей памяти людской. То, что им довелось пережить, уже стало достоянием истории.

Люди толкались, обнимались. Девушки бросались на шею рыцарям, горожане подбрасывали в воздух шапки, матери поднимали младенцев над головой, чтобы Девственница их благословила.

Ибо именно к ней взывали. Хотели видеть ее, слышать. А пока бурно приветствовали происходящее.

Толстый архиепископ Реньо де Шартр также получил свою долю рукоплесканий. И ответил на них еще более мрачной, чем обычно, миной, понукая сопровождавших его клириков, чтобы те очистили ему дорогу.

Анн и Изидор качались, словно пьяные. Десятки рук прикасались к стали их доспехов; какая-то совсем юная девушка поднесла букет Изидору, немолодая толстуха прижала Анна к себе и чмокнула в щеку от всей души. Он вырвался из ее объятий и спросил своего спутника:

– А ты знаешь, где Жанна?

– Ну-ка пошевеливайтесь, паскуды! Что за бардак хренов!..

Голос, бранившийся у них за спиной, произносил проклятья с сильным гасконским акцентом, да и другие, вторившие ему, не отличались от первого ни интонациями, ни словарным запасом. В отсутствие Девственницы у соратников Ла Ира развязались языки.

Изидор прыснул со смеху.

– Не здесь, во всяком случае! Иначе вы бы в жизни не услыхали этой ругани!

– Неужели они ее так боятся?

– Даже больше, чем вы думаете!

Анн тоже засмеялся, легко и непринужденно. Все вокруг казалось ему чудесным! После долгих страшных месяцев, после всей этой бесчеловечной жестокости он мог, наконец, не сдерживать себя.

Когда они выехали на перекресток, какая-то хорошенькая орлеаночка схватила их за руки. На ней был венок из зеленых веток и полевых цветов.

– Сюда, прекрасные рыцари! Выпейте за победу.

В самом деле, почти повсюду на козлах стояли открытые бочки, ибо хотя съестного в городе чертовски не хватало, вина все еще оставалось вдоволь. Владелец трактира по соседству принес кубки и протянул каждому. Они чокнулись. К опьянению победой добавилось опьянение вином.

Изидор показал на щит, висевший у Анна на груди:

– У вашего герба цвета Франции. И неба. Настает время лазури!

Анн бросил взгляд на свой блестящий щит. И правда: он голубой, как небо, а золотой цикламор на нем – словно сияющее солнце…

Изидор осушил свой кубок.

– После той селедки я хотел умереть, и моя последняя мысль была о роде Вивре. Ведь все, начиная с отца вашего прадеда, знали только поражения. Вы первый, кто познал победу!

Лицо Анна на мгновение омрачилось.

– Увы, я больше не Вивре…

– Вы опять им станете.

Слова, в точности повторившие предсказание Виргилио д'Орты, растрогали его, однако Анн не должен думать обо всем этом. Никогда!

– Я всего лишь Невиль, Изидор.

И сразу же рассердился на себя за эту фразу. Нет у него права так говорить. «Всего лишь Невиль!» Словно извиняясь, Анн попросил своего товарища:

– Расскажи мне еще о моей матери…

То же чувство, что и при их ночной встрече на биваке, отразилось в лице Изидора. Он хотел бы ответить доверительным тоном, вполголоса, но из-за оглушительного гвалта вокруг вынужден был прокричать:

– Вы мне ее сейчас напомнили! У вас ее смех…

– Ее смех?

Вдруг окружавшая их толпа по-настоящему взвыла и метнулась куда-то, увлекая их за собой. Кубки покатились по земле… Она! Она здесь!

Латники сурово осаживали народ:

– Дайте дорогу! Она ранена!

Меж двумя солдатскими касками Анн едва успел разглядеть тонкий силуэт в кольчуге. Девственница уже проехала. Видение было настолько мимолетно, что он запомнил только темные, коротко остриженные волосы. Да еще осталось впечатление потрясающей юности.

Снова раздался крик. Перед ними проплыло знамя. Оно было лазоревое, с тремя золотыми лилиями, серебряным титлом в верхней части и тонкой красной левой перевязью по центру: дважды «надломленный» герб Франции, герб Бастарда Орлеанского!

Пока орлеанцы криками приветствовали своего сеньора, Анн стал пробиваться к нему. И, несмотря на сопротивление толпы, ему все же удалось проложить себе дорогу.

– Монсеньор, я – Анн, ваш крестник! Осаждаемый со всех сторон Бастард Орлеанский не мог уделить ему ни времени, ни внимания. Яростно работая локтями, чтобы удержаться рядом с Бастардом, Анн сумел-таки сказать ему в нескольких кратких словах о главном: о восстании в Гатине, о разрушении деревни Невиль-о-Буа, о речах, которыми он поднимал окрестное население, а также о победной атаке на английский гарнизон прошлой ночью.

Несмотря на просьбы, которыми его осыпали со всех сторон, Бастард не остался равнодушен к вести о гибели Невиля. Когда Анн умолк, он растроганно проговорил: