Только вот беда: то же правило применимо ко мне, если я попытаюсь выбраться наружу.

Мама в пяти шагах от меня. В четырех. В трех.

Когда я был совсем маленьким, то в воскресенье утром смотрел по христианскому телеканалу передачу для детей. Она была про мальчика с особыми потребностями, который играл в прятки с другими детьми на какой-то свалке. Другие дети забыли про него, и через день полицейские обнаружили его задохнувшимся в старом холодильнике. Я не извлек из этого религиозного послания какого-то Золотого Правила, не узнал пути к вечному спасению. Я понял: не нужно прятаться в старых холодильниках.

На этот раз, когда я ушел туда, куда ушел, я подумал, что забрался слишком далеко. Там, конечно, не было боли и ничто не имело значения. Но никто не нашел бы меня, и в конце концов искать перестали бы.

Теперь у меня начинает болеть голова, и плечи тоже болят. Я чувствую запах матери: ваниль и фрезия и шампунь, которым она пользуется, в зеленой бутылке. Я чувствую ее тепло, как от асфальта летом, за минуту до того, как она обнимает меня.

– Джейкоб… – произносит мама.

Мое имя скатывается на американских горках рыдания. Колени у меня подкашиваются от облегчения, от осознания того, что я не исчез в конце концов.

Вы, вероятно, знаете, кто такой Тэд Банди: печально известный серийный убийца, которого связывали с гибелью тридцати шести человек, хотя многие эксперты полагали, что это число приближается к ста. Он подходил к женщине в людном месте, втирался в доверие, изображая, что ранен, или выдавая себя за представителя власти, и затем похищал ее. Как только жертва оказывалась в его машине, он оглушал ее ударом монтировкой по голове. Всех своих жертв, кроме одной, он задушил. Большинство тел увез за много миль от места исчезновения. В камере смертников Банди признался, что больше дюжины жертв он обезглавил и некоторое время держал у себя их головы. Он навещал тела убитых и делал трупам макияж или совершал с ними половые акты. Он оставлял себе на память вещи: фотографии, одежду. До сего дня многие его жертвы остаются неизвестными.

Широко распространено мнение, что осуждение и в итоге казнь Банди обеспечило экспертное заключение доктора Ричарда Сувирона, дантиста-криминалиста. На ягодицах жертвы преступника Лизы Леви были обнаружены следы укусов. Первый след был полным. Второй повернут так, что остались два отпечатка зубов нижней челюсти. Это дало полиции больше возможностей для сравнения сведений о зубах с отметинами, что увеличило шансы найти совпадения.

Анализ следов от укусов стал возможен только потому, что особо сообразительный следователь, который делал снимки на месте преступления, подставил линейку к фотографии следов от укусов, чтобы показать размер. Без этого снимка Банди могли оправдать. К моменту, когда дело передали в суд, след от укуса стал неидентифицируемым, так что единственным свидетельством его изначального размера и формы была та фотография.

– Хочешь оказать нам честь? – спрашивает меня Бэзил.

Мы столпились в ванной Джессики Огилви – я и двое криминалистов, которые прочесывают дом в поисках улик. Марси залепила окна черной бумагой и стоит наготове со своей камерой. Бэзил смешал люминол, чтобы обрызгать им ванну, пол, стены. Я щелкаю выключателем и погружаю нас во тьму.

Бэзил разбрызгивает раствор, и вдруг вся ванная загорается, как рождественская елка; замазка между кафельными плитками сияет ярким флуоресцентным синим.

– Черт возьми! – бормочет Марси. – Мне нравится, когда мы оказываемся правы.

Люминол светится при контакте с правильным катализатором – в данном случае с железом в гемоглобине. Джейкоб Хант, может, достаточно умен, чтобы убрать за собой после убийства Джесс Огилви, но следы крови все равно остались, и они убедят присяжных в его виновности.

– Отличная работа! – говорю я, пока Марси яростно щелкает фотоаппаратом.

Если это окажется кровь жертвы, тогда картина преступления сложится окончательно.

– Джейкоб Хант приходит на назначенную встречу с жертвой, – вслух размышляю я. – Они ссорятся, может быть, опрокидывают стойку с дисками, разбрасывают почту, переворачивают несколько табуреток, и он загоняет ее, очевидно, сюда – избивает и наконец наносит смертельный удар. – Люминол перестает светиться, и я включаю свет. – Он прибирается в ванной, потом моет жертву, одевает ее и тащит в кульверт. – Я смотрю на пол. При ярком свете не видно ни химиката, ни крови. – Но Джейкоб – любитель криминалистики, – добавляю я.

Бэзил усмехается:

– Я читал в журнале «Эсквайр» статью о том, что, по мнению женщин, мы сексуальнее пожарных…

– Не всех женщин, – уточняет Марси.

– Итак, – продолжаю я, не обращая на них внимания, – он возвращается на место преступления и решает замести следы. Дело в том, что он умен и хочет свалить вину на Марка Магуайра. И вот он думает: «Если бы это сделал Марк, как он попытался бы скрыть свое преступление?» Сымитировал бы похищение. Хант надевает ботинки Магуайра и топает снаружи, потом режет сетку на окне. Ставит на место диски, собирает с пола почту, поднимает табуретки. Но он также понимает, что у Марка хватит сообразительности, чтобы попытаться сбить с толку следователей, поэтому Джейкоб печатает записку для почтальона, набивает рюкзак одеждой жертвы и забирает его с собой – то и другое намекает, что Джесс уехала сама.

– Ты теряешь меня, – говорит Марси.

– Джейкоб Хант подстроил все на месте преступления так, чтобы улики указывали на кого-то другого, кто якобы заметал следы, желая скрыть свою причастность к убийству. Это чертовски умно. – Я вздыхаю.

– Так что ты думаешь? – спрашивает Бэзил. – Ссора любовников?

Я качаю головой:

– Не знаю.

Пока.

Марси пожимает плечами:

– Плохо, что у преступников нет склонности к разговорам.

– Хорошо, что она есть у жертв, – говорю я.

Уэйн Нассбаум по локти запустил руки в грудную клетку мертвого мужчины из Свантона, когда я, надев маску и бахилы, вхожу в прозекторскую.

– Больше не могу ждать, – говорю я.

Последние сорок пять минут я проторчал в кабинете Уэйна.

– Он тоже, – отзывается Уэйн, а я замечаю странгуляционные борозды на шее трупа. – Слушай, не мог же я предугадать, что убийство-самоубийство преступника выбьет меня из расписания. – Уэйн вытаскивает из тела какой-то блестящий красный орган и держит его на ладони; глаза Нассбаума пляшут. – Давай, детектив. Имей сердце.

Я не улыбаюсь.

– Тебя этому научили в клоунском колледже?

– Ага. Этот трюк идет после метания торта под номером сто один.

Уэйн поворачивается к лаборантке, молодой женщине, которая помогает ему во время вскрытий. Ее зовут Лила, и однажды она пыталась завести со мной роман, пригласив на дискотеку в Южный Бёрлингтон. Мне это вовсе не польстило, наоборот, я почувствовал себя стариком.