– Даже Клео узнала еще до меня. – Я не могу изгнать из своего голоса нотки страдания. – Ты тоже знал? Я же видела, вы с ним говорили на празднике, и казалось, он чем-то очень огорчен. Тогда он тебе и сказал, да?

– Нет, ничего я не знал. Я знал – с Адамом творится что-то не то, а когда я у него спросил, он ответил, что сделал что-то ужасное и что ты его никогда не простишь.

– Вот тут он был прав! Я-то думала, все эти переживания, эта его мигрень, то, что он вечно исчезал где-то в доме… я думала, это связано с подарком для меня, с которым возникли какие-то сложности. Я не понимала, что тут другое – у него просто не хватает смелости рассказать мне про Марни. Потому что он трус.

– Адам не трус, Ливия. Он самый сильный человек из всех, кого я знаю. Ты можешь себе представить, что ему пришлось пережить за все это время? С того момента, когда он заподозрил, что Марни летела этим рейсом, и до того, когда он точно узнал – да, летела? Ты хоть представляешь себе, что он перенес? Один.

Тут вся моя обида вырвалась наружу.

– Если бы он мне сказал, ему бы не пришлось переживать это одному, – прошипела я. – Я бы все с ним разделила. А ну хватит его выгораживать, Нельсон. Он был не прав, ты сам это прекрасно знаешь.

– Но…

– Нет. – Я с силой хлопнула по кровати. – Не желаю это слышать! Дело вообще не в Адаме! Тут главное – Марни!

Он ничего не сказал, просто поцеловал меня.

– Все-таки попробуй немного отдохнуть, Ливия, – мягко посоветовал он. – Я пойду, но утром вернусь.

Это было пять минут назад. Мне даже жалко, что я не могла его попросить: не уходи. Не желаю оставаться тут наедине с Адамом. И о Марни думать не хочу. Так что я пытаюсь сосредоточиться на окружающих звуках: вот Нельсон прощается с Джошем и Эми, вот они с Клео идут вниз по лестнице, а за ними медленно движется Джесс. Вот от нашего дома отъезжают два автомобиля: сначала машина Нельсона, потом машина Клео. Дальше наступает тишина. Она быстро делается какой-то слишком громкой, и внутри у меня нарастает паника, но тут я слышу, как открывается дверь спальни Джоша и как он спускается вниз: появляются еще звуки, я могу на них сконцентрироваться. Открывается задняя дверь, потом закрывается. Шаги Джоша по террасе. Я изо всех сил напрягаю слух, но ушами я не в состоянии уловить, как он отталкивает стенку шатра и протискивается к Адаму в сарай, я могу лишь представить это. Но представлять недостаточно. Я заставляю свои уши ловить другие звуки: вот Эми ходит по комнате Джоша, вот соседи проводят вечернюю уборку в своих садиках, соблюдая уважительную тишину. А позже – уж не знаю, насколько позже, – я слышу звук, от которого у меня начинает колотиться сердце: Джош с Адамом возвращаются к дому. Вот они поднимаются по лестнице, и я затаиваю дыхание, я держу в себе воздух, пока у меня не начинают болеть легкие. Потому что я не хочу, чтобы Адам был здесь. Я не хочу его видеть. Но он направляется в другую сторону, во вторую ванную комнату, и мне чуть легче дышится, пока он принимает душ. Но вот он уже здесь, за этой дверью, и я скрючиваюсь под одеялом и зажмуриваюсь покрепче.

Быстрыми движениями он одевается. Ну пожалуйста, пусть он опять уйдет, мысленно умоляю я неизвестно кого.

Но тут я чувствую, как он садится на кровать.

– Лив, – говорит он, и меня с души воротит от этой отчетливо звучащей в его голосе потребности говорить со мной, быть со мной. Меня это страшно злит. Почему я должна чувствовать себя виноватой, оттого что не могу дать ему то, что ему нужно? В любом случае это он во всем виноват, понимаю я с нарастающей яростью.

– Зачем тебе понадобилось разрешать Марни приехать домой на мой день рождения? – вопрошаю я. Мои сердитые интонации приглушены одеялом. – Она же все равно собиралась вернуться в конце месяца.

– Потому что она хотела сделать тебе сюрприз, – объясняет он.

– И ты не мог устоять перед ее хотением. Ты ее вечно баловал.

Он издает циничный смешок:

– Если бы я ее баловал, я бы настоял, чтобы она летела прямым рейсом.

– Почему же ты этого не сделал?

– Потому что я перед этим не разрешил Джошу лететь в Штаты без пересадки.

– Ну разумеется, значит, это Джош во всем виноват.

Он устало вздыхает:

– Не надо, Ливия.

Я в диком гневе сбрасываю с себя одеяло.

– Не смей указывать, что мне говорить, а что нет! – рыдаю я. – Нечего мне тут проповедовать! Это ты, ты разрешил Марни полететь тем рейсом! Не будь ты таким идиотом, она бы не погибла! И ты никому не сказал… – Я мотаю головой, из глаз у меня льются слезы. – Никогда в жизни не пойму, как ты вообще мог себя вести так, словно ничего не случилось. Никогда не пойму, никогда! Ты давно стал таким черствым? Ты же по Марни вообще ни слезинки не пролил! Что с тобой случилось, Адам? Когда ты успел стать таким бесчувственным, черт побери?

Он медленно поднимается на ноги.

– А ты давно знаешь про Марни и Роба? – негромко спрашивает он.

В темноте я не вижу, какое у него при этом лицо.

– Да при чем тут это? – спрашиваю я. Мне вдруг делается страшно. – Это вообще важно?

– Это очень важно.

– В каком смысле?

– Ты знала об их связи с тех пор, как Роб с Клео летали в Гонконг в апреле, это был такой подарок Клео на день рождения.

– И что дальше?

– Это было полтора месяца назад. Марни сказала мне, что хочет пораньше вернуться, чтобы успеть на твой праздник, три недели назад. Если бы ты мне рассказала про их связь, как только узнала, как по-твоему, я бы разрешил ей вернуться? – Он ненадолго умолкает. И потом спрашивает: – Почему ты не сказала мне, Ливия? Почему ты не сказала мне про Марни и Роба?

– Потому что я хотела тебя от этого оградить! Хотела сохранить то, что у нас было!

– И когда же ты собиралась мне сказать? Никогда? Или после того, как закончится твой праздник?

Я слепо нашариваю за спиной одну из подушек.

– Убирайся! – кричу я, швыряя ее в Адама. – Убирайся и не приходи обратно! Я тебя ненавижу, понял? Ненавижу!

Я СТОЮ ЗА ДВЕРЬЮ СПАЛЬНИ, слушая душераздирающие всхлипывания Ливии. Даже не знаю, откуда это взялось, откуда это вылезло – то, что я ей сказал. Прежде я как-то не сообразил, что, знай я про эту связь, ни за что не позволил бы Марни вернуться домой. Почему же я это сказал? Почему попытался заставить Ливию думать, будто это она виновата в смерти Марни, хотя на самом-то деле виноват я? Как я вообще мог быть таким жестоким?

Провожу пальцами по волосам. Размышляю, что делать дальше, куда идти. Раньше я мог бы пойти, скажем, в комнату Марни, попытаться найти там какое-то утешение. Но я больше не могу этого сделать. Я больше не знаю, кто она. Я-то думал, я ее знаю, а оказывается, нет. Думал, она никогда не будет мне врать, а она врала. Думал, она никогда не сделает ничего такого, что я не одобрил бы, если будет знать, что я этого не одобрю. И тем не менее она сделала самое худшее, что только могла. То, что ранит меня сильнее всего на свете. Из-за того, кто он такой – Роб. Из-за того, что он собой олицетворяет. Она знала, как я к нему отношусь, и это ее не отвратило, не помешало ей затеять с ним роман. Я не могу этого понять. Не могу понять, как она могла это сделать.