— Хотела закрепить занавеску. — И быстро сменила тему: — Мальчики! Пойдемте мыть руки!

— Я схожу с ними, — сказал Декстер. — Бен, Джейк, пошли.

Декстер встал, взял ребят за руки и повел. Пройдя полпути через зал, Бен обернулся и заговорщически улыбнулся матери.

Поскольку поездка в Амстердам была его идеей — он хотел встретиться со своим приятелем, — именно Декстер выбирал гостиницу и бронировал номер. Этот отель, кажется, был более дорогим, чем те, в каких они обычно останавливались. Четыре звездочки, но явно недалеко от пяти, а вовсе не ближе к трем.

Пока Декстер регистрировал их приезд, Кейт и мальчики ждали в вестибюле, сидя на обитом плюшем диванчике с резной деревянной спинкой в окружении цветастых обоев, мощных гипсовых колонн, переходящих в высокий пятнадцатифутовый потолок.

— Бен, — шепотом позвала она сына, — ты папе не говорил, что я делала?

— Когда?

— Наверху. В вашей комнате.

— А когда я ему не говорил?

— Ну, в туалете, в ресторане. Вообще не говорил?

Бен поглядел на старшего брата, словно ища объяснений или поддержки. Но Джейк уже свернулся клубочком, прижавшись к своему плюшевому медведю. Он почти спал. Никакой помощи от него не дождешься.

— Про то, как плохо он собрал ту штуку?

— Точно. Так говорил или нет?

Тут Декстер обернулся, улыбнулся Бену и вновь обратно к портье.

— Нет, — ответил Бен. Он тоже улыбался.

— Бен, ты мне правду говоришь?

— Да, мамочка. — И продолжал улыбаться.

— А почему ты так улыбаешься, милый?

— Не знаю.

Дети заснули мгновенно. Их уложили на раскладном диване вместе с плюшевым медведем, очень веселым и довольным на вид, но потрепанным и выцветшим.

Кейт уже поняла, насколько это было абсурдно — априори отказываться от всяких подозрений в отношении Декстера. Но теперь она по крайней мере осознала, почему вела себя столь нелепо: лжецы не склонны считать лжецами и других людей, поскольку в таком случае эти другие заподозрят во лжи их самих — а ведь она и есть врунья, и когда-нибудь ее на этом вранье поймают.

Декстер вышел из ванной в белых трусах-боксерах и в белой майке, руки и ноги покрыты порослью курчавых волос, резко выделяющихся на бледной коже, нездорово бледной. Бледный муж, погрузившийся в сумерки бессолнечной зимы.

Он лег в постель, сложив руки на животе. Не взял ничего почитать и ни слова не произнес.

Джейк всхрапнул, как возбудившийся жеребец, и снова засопел. Декстер лежал тихо, неподвижно. Кейт не хотелось смотреть в его сторону, она не желала видеть, что за выражение у него на лице, понимать, о чем он думает. Не нужна ей сейчас никакая дискуссия.

Но она все равно начала ее. От отчаяния. Ей требовалось хоть что-нибудь, какой угодно предлог, чтобы наконец открыться. Следовало прекратить нанизывать одну тайну на другую, придумывать все новые и новые вопросы.

Кейт закрыла путеводитель и положила его на живот, исполнившись решимости, и отчетливый грохот собственных мыслей словно оглушил ее. Она повернулась к нему, пульс громко стучал в ушах, она уже начала говорить, готовая сбросить с плеч это бремя или хотя бы частично избавиться от непереносимого груза, получить хоть какое-то облегчение, все что угодно, она и сама не знала, что именно, только все же заговорила.

— Декстер, — повернулась она к нему. — Я…

И замерла, замолчала, едва начав фразу, едва оформив в голове эту мысль, едва решившись. Он уже спал.

Они посетили Музей Ван Гога и цветочный рынок, скудный в середине зимы: садовые лопатки и совки, цветочные луковицы, пакетики семян. Они сочли, что посещение Музея Анны Франк вызовет слишком много неприятных вопросов, на которые почти невозможно найти ответ, и решили вычеркнуть его из своей программы.

Когда настало время побаловать детей, они отправились в магазин игрушек. И дали ребятам карт-бланш, свободу выбрать любой набор «Лего». Любой небольшой набор.

— Я сам этим займусь, — сказал Декстер, лишь отдаленно представляя себе, какие споры, соображения и дебаты последуют за этим решением.

Так что Кейт просто вышла на улицу, на Хартенстраат, забитую, как и следовало ожидать в субботний день, народом — все были в пальто и шубах, в шапках и шляпах, курили и смеялись, ехали на велосипедах и шли пешком. Краем глаза она заметила знакомую фигуру в дальнем конце квартала. Эту позу, эту манеру держаться Кейт узнала бы в любой момент. Женщина в большой темной шляпе и шерстяной накидке смотрела в витрину, в огромное, отражающее улицу пространство безупречного стекла.

Она совершенно не ожидала, что Кейт так быстро выйдет из магазина, всего через десять секунд после того, как туда вошла. На такой оборот она совсем не рассчитывала. И позволила себе расслабиться, осталась без прикрытия. И попалась.

Сегодня, 13 часов 01 минута.

Кейт отпирает ящик письменного стола, затем запертую шкатулку. Достает оттуда «беретту»; пистолет гораздо легче без заряженного магазина. Гладкий черный металл холодит ладонь.

Она бросает взгляд на фото в антикварной кожаной рамке, стоящее на столе, небольшой мимолетный снимок: смеющиеся мальчики в пене прибоя в Сен-Тропе. Больше года назад, бронзовые от загара, с выгоревшими на летнем солнце волосами, зубы сверкают белизной, золотистый свет отражается от волн Средиземного моря, поздний полдень в середине июля.

В конечном итоге Декстер оставил за Кейт решение, где они будут жить. Заявил, что сам предпочитает либо деревню, либо маленький городок в Тоскане или Умбрии, в Провансе или на Лазурном Берегу, даже на Коста-Брава. Но Кейт подозревала, что в действительности Декстер вовсе не хотел бы жить ни в какой деревне. Единственное его желание — проспорить. Заставить ее чувствовать себя так, словно она одержала победу, настояла на своем. Что это было ее решение, несмотря на его противодействие.

Кейт не могла не заподозрить, что он просто играет с ней, по любому поводу и все время, манипулирует ею. Огромная разница, прямо-таки разворот на сто восемьдесят градусов: она-то много лет была уверена, что он самый не поддающийся манипулированию человек из всех, кого она знала.

Ее собственные, наверное, чрезмерно избыточные, аргументы в пользу Парижа в основном касались детей. Они должны вырасти образованными и в достаточной мере космополитами, не избалованными и не привыкшими дичиться; она вовсе не желала, чтобы они разбирались только в теннисе и парусном спорте. А взрослые вполне могут в любой момент съездить в Прованс, когда сыновья начнут учиться в университете.

Кейт откидывается на спинку стула, по-прежнему держа пистолет в руке и думая об этих людях: о другой паре, чужаках, незнакомцах, которых она считает своими друзьями и которые притворяются врагами. И о своем — на удивление дьявольски хитром — муже. И о собственном поведении, и сомнительном, и оправданном одновременно. И о том, что намерена предпринять.