– Поручик Демидов. Следую к месту службы в Ригу. – Ну что же, если эта крыса из полиции, то придется «поуважать» представителя власти.

– Присядем, – указал за один из нескольких свободных столов немец.

Присели. Ну и что дальше?

– Господин поручик, – вяло и равнодушно начал полицейский, – я здесь расследую убийство. Весьма уважаемой персоны. Весьма странное и загадочное убийство.

– Ну, а я тут при чем? Подозревать всякого проезжающего мимо офицера…

– Да в том-то и дело, что не всякого… – Лицо фон Дуттена было совершенно равнодушным, но чувствовалось внутреннее напряжение. Видали мы таких – сами как бы спортсмены и рыболовы.

– Вас так насторожило мое незнание немецкого и французского языков? Это может иметь отношение к преступлению?

– Отношение к преступлению может иметь все. И офицер, говорящий только по-русски…

– По-моему, я продемонстрировал, что могу общаться не только по-русски…

– Действительно. Но как раз это и удивляет. И настораживает. В том-то и дело, что каждый факт в отдельности объясним, но такое их сочетание…

– Какие, простите, сочетания?

– Да, к примеру, орден Владимира на груди поручика. Можете объяснить, почему такая награда красуется на груди обер-офицера? Причем не самого высокого класса. Можете?

– Могу. Я имею чин адъюнкта в Академии наук. И орден мне пожалован самим государем за научные открытия.

– Да что вы говорите! – Колбасник даже не старался маскировать свой издевательский тон. – Вы ученый? Сам император приколол вам орден на грудь? И вы хотите, чтобы я всему этому поверил?

– Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое. Ваше общество мне неприятно. Вы посмели обвинить меня во лжи, но я не имею права участвовать в дуэлях до завершения своей миссии.

– Сударь, как раз дуэли со мной вы не дождетесь. Мое оружие – перо и бумага. И вон те двое солдат, которые меня сопровождают.

В направлении, куда кивнул местный пинкертон, действительно жевали свою кашу пара солдат. Сомневаться, что они состоят при данном полицейском чине, не стоило.

– Так чего же вы от меня хотите?

– Всего лишь навсего документа, подтверждающего вашу личность.

Всего-то проблем! Я расстегнул мундир и вытащил свою «подорожную»:

– Извольте. Подписи его высокопревосходительства военного министра вам достаточно?

– Позвольте, – протянул руку к бумаге фон Дуттен.

– Не позволю, – пошел на принцип я. И не только на принцип: давать в руки всяким-разным важные документы не стоит никогда. Этому меня еще в «прошлой жизни» чиновники научили. – Вы видите подпись министра и печать?

– Я вижу некую подпись и некую печать, – флегматично промолвил мой собеседник. – Я не видел подписи министра, не знаю, как выглядит она. Так что ваш документ не очень убедителен для меня лично.

– А какой был бы убедителен? С моим портретом? И чтобы подпись Барклая-де-Толли поверх его?

– Экий вы шутник! – позволил своим губам изобразить подобие улыбки местный детектив. – Знаете, в сложившихся обстоятельствах я бы даже вашему портрету на документе не поверил. Вы в Ригу следуете?

– Я ведь уже сказал, что да.

– В таком случае я попрошу вас проехать со мной вместе в Венден, где я смогу переложить возникшие с вами проблемы на тех, кто сможет принять окончательное решение по данному вопросу. Не возражаете?

– Совершенно. До Вендена верст тридцать, а компания, хоть и не совсем приятная, в дороге пригодится.

– Очень рад, что вы приняли разумное решение, – встал из-за стола Дуттен, – позвольте вашу шпагу.

– Простите? – На пушку что ли берет? – У вас есть приказ о моем аресте? Или меня застали на месте преступления? С какой стати я должен отдать шпагу первому, кто ее потребует?

– Да просто я хотел посмотреть на вашу реакцию, господин поручик, – улыбнулся чиновник. – Возможны были некоторые варианты вашего поведения, которые позволили бы мне сделать окончательные выводы. До утра прошу из этого заведения не выходить.

Во нахал!

– Сударь, – холодно бросил я, – вы не смеете мне указывать и ограничивать мою свободу. Постарайтесь понять, что, согласившись следовать в Венден вместе с вами, я оказываю любезность, а не подчиняюсь вашему произволу. И пока после разъяснения ситуации согласен удовлетвориться лишь извинениями. Если же вы продолжите доставлять мне неудобства, то гарантирую еще и неприятности по службе.

– Вам так хочется погулять этим промозглым вечером?

– Я просто не терплю, когда мне указывает, что делать и как себя вести, человек, не имеющий на это права.

– Я не понимаю вашего упорства…

– Сожалею. Послушайте: вы меня утомляете, я ведь могу и передумать составить вам компанию по пути в Венден.

– У меня есть возможность вас заставить.

Вот чего доеживается, ферфлюхер хренов? Жить ему скучно?

– Сядьте! – Он, конечно, мог проигнорировать мою реплику, но видно, что подействовал тон: прежде чем фон Дуттен смог осмыслить происходящее, «организм» уже снова усадил его на прежнее место.

– Так вот, – прошипел я, – если вы, дубина стоеросовая, посмеете отдать приказ своим солдатам, то одного я застрелю, а второго заколю. И за их жизни отвечать придется именно вам, так же как за попытку срыва выполнения поручения его высокопревосходительства. Особого поручения. Напрягите свой умишко и попытайтесь сообразить, что офицеры с приказом за подписью самого министра просто так в этом захолустье не появляются. Только попробуйте применить силу в отношении меня, и Сибирь вам гарантирована.

– Сударь, я не привык… – начал приходить в себя немец.

– А мне ровным счетом наплевать на то, к чему вы привыкли. Я вам сказал уже больше того, чем был обязан. Делайте выводы сами, – так и хотелось добавить: «Хао! Я все сказал!»

Но держался он неплохо. Все-таки характер имеется.

– Я лишь выполняю свой долг.

– Я тоже. И вы мне мешаете это делать. Излишнее служебное рвение, которое вы проявляете, может привести к большим неприятностям. Я уже обещал, что поеду с вами – благо мне по дороге. Большего вы от меня требовать не смеете. Честь имею, господин фон Дуттен.

Встал и не оглядываясь отправился к себе в комнату. Тихону велел на всякий случай ночевать у меня – бес его знает, что может прийти в голову этому бошу в связи с уязвленным самолюбием. Лучше иметь слугу рядом. В случае чего, отобьемся, как Атос с Гримо в винном подвале.

Заснуть долго не мог – все думал: не слишком ли я оборзел в беседе с полицейским чином?

Хотя вряд ли: эту шушеру в начале девятнадцатого века дворяне, а уж тем более офицеры, если верить соответствующей литературе, мягко говоря, недолюбливали. Не знаю, кто там высший воинский начальник в Вендене, но однозначно должен принять мою сторону. Вернее, почти однозначно – может ведь и родственником этого хмыря оказаться. Или просто немцем с «национальной солидарностью».