Сработало. Оттаяла вроде.

Ну и понеслось… Проболтали четыре часа ни о чем (ну то есть с моей точки зрения). Пришлось очень долго доказывать, что мне совершенно по барабану тема нынешней женской моды в столице. Мол, вообще не смотрел я на других женщин: работы было полно и, главное, другие меня не интересуют.

С женщиной двадцатого века прокатило бы? Да ни за что!

А тут сработало за милую душу: и глаза «бархатными» стали, и вообще…

Но трепаться пришлось все четыре часа, пока не позвали к обеду.

А после все опять о том же. Ну и ладно, язык у меня вроде подвешен нормально, а смотреть на Настю и слушать ее голос могу, наверное, бесконечно.

Единственно отлучился минут на двадцать, чтобы проверить, как там устроился Тихон. Лучше бы этого не делал: мой слуга вовсю обхаживал местную красотку, когда я, ни сном ни духом не подозревая, вломился в указанную прислугой комнатенку…

В самый первый момент лицо Тихона выражало однозначное желание посетить мои похороны, но дисциплина была у мужика в крови:

– Я вам нужен, ваше благородие?

– Нет, Тихон, отдыхай. – «Барин» смутился вторжением в личную жизнь крепостного.

Нормально? Этот может себе позволить, а я, «господин», понимаешь, должен спермотоксикозом маяться… Полгода, блин! И главное, когда рядом ОНА, самая любимая и желанная. А вот нельзя ж ты! Уууу! Озверею!

Потом обед, общение, ужин… Сергей Василевич все-таки разогнал нас с Настей по своим комнатам, давая мне возможность выспаться перед дорогой. За что ему большое спасибо – расспросы о Петербурге стали уже реально доставать.

Проспал часов десять. А чего удивляться, если светает чуть ли не к полудню?

Простились. Описывать не буду. Тяжело простились: Настя в слезах (тоже мне офицерская дочка), подполковник и тот эмоции высказал. Я с огромным трудом сдержался от «соплей». А вот Тихон был весел и жизнерадостен. Вот ведь сволочь! Наверняка свое получил.

Ну и хватит – усадьба Соковых осталась позади, а меня ждали работа и служба, служба и работа. И Рига.

До нее еще сотни верст, но волнение уже началось:

Серый мой город, город дождей,

Как же мне дорог каждый твой камень!

Ветер из листьев, шорох аллей,

Мокрый асфальт у меня под ногами…

Эту песню я услышал по радио совсем недавно. Зацепило. Ведь после родного Смоленска Рига являлась самым знакомым из городов бывшего СССР: все школьные каникулы я проводил или в ней, или в Калининграде. А чаще всего и там, и там. Две бабушки «делили» меня приблизительно поровну каждое лето. А на зимние ездил поочередно: то в столицу Латвии, то в бывший Кенигсберг. У пацанов соответствующих дворов я считался «местным» и неоднократно участвовал в местечковых «махачах» против «ненаших».

Потом одна за другой умерли бабушки, началась перестройка, яти ее по голове…

Все равно тянуло меня на столь знакомые и привычные Рижское взморье и Куршскую косу больше, чем на теплые моря.

Но так и не пришлось: те самые латышские мальчишки, с которыми плечом к плечу отмахивались кулаками от сверстников из других районов, вдруг стали считать меня и моих предков причиной всех своих проблем. Государства расплевались на самом что ни на есть высоком уровне. Попасть в Ригу стало сложнее, чем в Париж или Вашингтон. Железный занавес просто передвинулся несколько восточнее. Но он не перестал существовать.

Читая газеты, слушая радио и смотря телевизор, я просто диву давался: как можно так быстро и настолько сильно «окапитализдеть»?..

Ну, пес с ним со всем – я еду в Ригу. А на дворе заря века девятнадцатого. До всего случившегося в моем мире кошмара еще далеко. А может, его и не будет…

Погода была как в стандартных ее прогнозах по телевизору: переменная облачность, местами дожди. Для ноября не так и плохо, но все равно приятного в ежедневном нахождении под открытым небом на протяжении всего пути не очень много. Ну, а куда «деваться с подводной лодки»? Дан приказ ему «На запад!» – вот и следую. Хорошо еще, что не пехом. Хотя жаль, что не в карете.

Кстати, вместе с «переносом» я, вероятно, и здоровье семижильное получил: вот не чихнул ни разу на протяжении всего пути в гнилом ноябре. Неприятных ощущений от такого путешествия это не убавило, а заодно я проникся дополнительным и нешуточным уважением к нашим дедам, которые от Сталинграда и до Берлина в дождь, слякоть и мороз то на своих двоих, то просто на пузе дошли-доползли. И вдолбили кол осиновый в могилу «лучшей армии Европы».

Редкие, облетевшие листвой дубравы и рощи совершенно подавлялись соснами и елками, главенствующими на протяжении всей дороги. И к лучшему – никакого удовольствия смотреть на голые ветки лиственных деревьев, и так все черно-серое вокруг. Хотя и зеленые иголки «забодали» со страшной силой. И поля серо-черно-серые, и озера с реками аналогичного цвета… В общем, тоска цвета хвои. И гадюшники, в которых приходилось ночевать. Вроде никаких насекомых не подхватил пока, но никакой гарантии.

До жути хотелось в баню, пропариться, согреться, «нашпиговать» тело ароматом березового или дубового листа, получить по ребрам и спине от «палача Тихона» веником и покайфовать потом с кружечкой кваску…

Не сезон. Будут еще корчмари, или как их тут называют, в такое время баньку на всякий случай растапливать – себе дороже обойдется. Накормили, постель предоставили – на том спасибо.

А как раз на последней остановке меня порадовали нехитрой едой, по которой я давно соскучился: серый горох с жареным шпеком и луком. И простокваша в запивку. Ой, как вкусно! Несочетаемо? Очень даже!

За спиной зажурчала французская речь, явно обращенная ко мне. Обернулся. Можно было не сомневаться, что это тот единственный человек в приличной одежде из всех присутствовавших в данном заведении. Среднего роста курчавый шатен с глазами слегка навыкате.

– Простите, но по-французски не говорю, – пришлось обернуться и ответить.

Вот-таки гад: промурлыкал что-то про «шпрехен зи дойч».

– Сударь, – сам почувствовал, что лицо начало краснеть, – я к вам на территории Российской империи обратился на русском языке. Почему вы ответили мне на немецком?

Акцент у фигуранта был ужасающий, но худо-бедно по-русски он изъяснялся:

– Прошу простить, но я не мог себе представить, что российский офицер не говорит на двух основных языках просвещенной Европы, – типа высказал презрение. Слегка снисходительная ухмылка проиллюстрировала все то, что данный дворянчик недосказал, хотя ему явно очень этого хотелось.

– Я могу поговорить с вами по-английски или по-испански. Хотите? – Это я как раз сказал на соответствующих языках. «Пациент» слегка смутился.

– Разрешите представиться: титулярный советник фон Дуттен. Из Венденского полицейского управления. С кем имею честь?