Напрямую Иван Николаевич подчинялся главе службы безопасности императора, а это был человек занятый и к тому же хромой. Потрясенный внезапным возникновением в тылах Империи Пятой (нет, Шестой! То ли Седьмой или Восьмой?) колонны сектантов, да еще в таких непомерных количествах, генерал поставил ближайшую цель — отменить уже зарегистрированных, сопроводить, куда Макар никогда бы телят не погнал, всех незарегистрированных, и скорейшим образом извести новоявленную ересь под корень. Никто не поставил его в известность, что изымаемая из одних компьютеров информация появляется в других в весьма отредактированном виде, а в прежних — исчезает начисто, и место ее заполняется гигабайтами знаменитой компьютерной игры «Дириозавр — любовь моя!» Никто не уведомил, что документы о перерегистрации одиннадцати легальных кавелитских толков давно подписаны его собственной рукой. Наконец, менее всего ожидал он, что жизнь окажется коротка… Впрочем, нет, в тот вечер взрывпакет, готовый оборвать его и отца Василия бренное существование, еще только заказывали лучшим специалистам по взрывпакетам.

Меж тем без четверти двадцать четыре по московскому времени, когда по всему этажу уже слегка прошлись пылесосом, лишенная возраста секретарша Маняша на цыпочках прокралась через двойные двери, убедилась, что в блекочихинском кабинете пусто, да и вокруг — тоже, с чувством облобызала вознесенную слоном на молясине кувалду, плюнула на кита, завернула чудо уральских камнерезов в запасной свитер и на долгие дни, месяцы и годы исчезла из нашего повествования.

А ничего не понимающий генерал-майор Старицкий у себя в кабинете устало стряхивал пепел сигареты в молясину «щеповского», покуда еще разрешенного толка. Эта странная пепельница подкупила его сердце. Такая тонкость резьбы, такая заточка топоров — как бы не платиновых! Одним словом, такая прелесть! И в душе его неведомо откуда звучало назойливое: «Кавель Кавеля любил, Кавель Кавеля рубил…»

А интересно, что думает император: все-таки Кавель Кавеля… или Кавель Кавеля?

Впрочем, за такие мысли можно нынче…

Гнать надо их из головы, мысли-то… Тогда есть шанс, что она, голова, покуда еще не полетит. Не зря отец Василий предполагает, что борьба с кавелитской ересью окажется весьма непростой. Не иначе, как имеет серьезные основания думать, что победа в этой борьбе митрополиту Фотию вообще не гарантирована. Кавель — Фотия… Подневольные люди иеромонахи, к сожалению.

Мне известно лишь одно место, столь же восхитительное летом, — замок графа Палинского среди Уральских гор.

О'Генри. В Аркадии проездом

— Помилуй Бох-х-х!.. — вновь и вновь разносилось по всему замку. На каждую комнату замка приходилось по несколько икон, граф ходил из дверей в двери, везде крестился и произносил любимую свою фразу как бы вместо молитвы. За окнами с трех сторон были обрывы в Азию, с четвертой открывался вид на десятиаршинный уступ, целиком находившийся в Европе.

Граф строил замок с помощью военнопленных ромеев, половцев, татар, монголов, шведов, поляков, турок, французов, англичан, японцев, итальянцев, немцев, и каждый внес в его архитектуру что-то неповторимое, свое, — кроме разве что половцев, по причине отсутствия у них не только стиля, но архитектуры вовсе. И все иное было здесь вроде как тоже во множественном числе, кроме самого графа, камердинера и Павлика. Даже день рождения граф отмечал в разные годы по-разному и в разных частях замка. Только день ангела, громогласно сетуя, что его природное имя — Сувор — по сию пору остается неканоническим и нецерковным, граф праздновал всегда двадцать второго сентября, на святого Стратоника.

Смотровых площадок над замком возносилось три: старинная турецкая, похожая на минарет, резная итальянская, чуть наклонная в сторону Европы, и совсем новая японская, с драконами и непонятными иероглифами, насчет которых у Павлика недавно возникло серьезное подозрение, что срисованы они с пачки стирального порошка. Хотя решительно все, что было с этих площадок видно, — преимущественно вершины вертикальных скал и небольшие приплюснутости с верхней их стороны, — было изъедено выветриванием, но у себя в замке выветривание и все виды воздушной эрозии граф письменным приказом упразднил, а стихии, как обычно, ему повиновались. Более или менее повиновались графу и вымирающие, с трудом поднимающиеся на такую высоту орланы-белохвосты, но их граф любил; однажды Павлик был свидетелем, как Палинский, чтоб спасти великолепного стареющего самца, прыгнул с обрыва, поймал птицу в воздухе, принес в замок своими руками и с помощью камердинера выходил. Ныне орлан Измаил жил в уютном гнезде на турецкой смотровой площадке, никуда не летал, принимал пищу из рук камердинера и бесконечные летние дни напролет смотрел на север, — там за едва видными в тумане крышами Киммериона просматривались Ивуарьи Скалы, большой район в левобережье Рифея, где по сей день бивеньщики без большого труда за три летних месяца заготавливали мамонтовой кости на потребности всего оставшегося года, отбирая лишь лучшие бивни и вовсе не трогая несметное количество скелетов шерстистого носорога, тигрольва и прочей плейстоценовой фауны, для которой в молясинном промысле пока что не было отыскано никакого коммерчески разумного применения. Там же, только немного правей — строго на севере — торчала гора Тельпосиз, которую Змей неизвестно почему обогнул, видать, побрезговал, и на простых картах была она обозначена, и даже альпинистов на них кто-то видал. Зато для самих этих альпинистов все шесть Сокровенных Камней, возвышавшихся над сектантским озером, были невидимы — их Змей в свои владения вобрал. Исключение составлял Палинский Камень, который был выше всех, для трезвого глаза возникал ниоткуда и парил в воздухе над полным тумана ущельем. Но где он, трезвый глаз, нынче-то? А в принципе граф тут ни от кого не прятался: для всех гостей было у него что-нибудь да припасено, от трофейного крымского хереса до мощной ракетной установки. Впрочем, что и каким гостям адресовано, в каком количестве — этим занимался камердинер, а вовсе не граф.

На западе в хорошую погоду тоже виделось что-то вроде скал, но совсем иных. В графскую подзорную трубу можно было разглядеть длинную полосу каменных столбов, все — примерно одной высоты, все — темно-серые, с небольшим расширением вверху, словно расплющенные ударом небесного молота. Этот каменный лес носил название Заратустрово Раменье, ибо — как рассказывают киммерийские легенды — именно в тех краях, еще до приползания Великого Змея на Северный Урал, стояла раньше деревня, в которой родился пророк, известный в народе как Зароастр; малыш, родившись, первым делом невообразимо расхохотался, отчего девяносто тысяч кочевавших поблизости демонов остолбенели навеки до состояния каменного бревна. Пророк впоследствии откочевал в южные края, а болваны полуверстной высоты остались. Еще где-то там, со стороны Великого Герцогства Коми, имелась в земле дыра, именуемая Нора, через которую в Киммерию вот уже который век ходят офени. Но нору-дыру ни с какой из смотровых площадок Павлик, сколько ни смотрел, разглядеть не мог. А ведь в той же стороне располагалась и столица герцогства, старинный Усть-Сысольск, где сидел теперь наместник центральной власти. Ибо титул великого герцога принадлежал императору, и отдавать его кому-либо он не спешил.