Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом Тамила исчезла, Джаба не помнит, когда, в каком году, — точнее, в каком учебном году. Должно быть, она вдруг, за одно лето выросла, и Джаба больше не узнавал ее, а Тамила была по-прежнему рядом, в той же школе, только теперь уже стеснялась к нему подходить. Наверно, так оно и было, иначе куда же могла пропасть эта девочка с золотистыми волосами?
Высокая, тяжелая дверь университета не успевала захлопываться на пружинах — один за другим выходили из корпуса студенты и направлялись через сад на улицу. Джаба всматривался в толпу молодежи, не замечая юношей, словно по широким ступеням спускались одни лишь девушки, и слыша только перестук женских каблуков. «Не проглядеть бы ее!» «Из тебя получился бы великий корректор. Какой талант ты губишь!» — смеется обычно тетя Анико, корректор редакции, когда Джаба обнаруживает в верстке пропущенную опечатку. «Как бы сейчас не проглядеть, — думал Джаба. — Где-то тут теперь должен мелькнуть вопросительный знак».
— Здравствуй, Джаба!
Прежде чем он успел обернуться, каким-то чудом в ушах у него зазвучала слышанная на студенческом балу танцевальная мелодия: память, оказывается, сохранила ее и дожидалась подходящей минуты. Но вот Джаба обернулся, и мелодия умолкла, исчезли вокруг деревья, здания, люди — все заслонило взошедшее перед Джабой маленькое солнце с двумя светло-серыми сияющими глазами.
Это была Тамила. Перед Джабой стояло олицетворение счастья; он ни на мгновение не усомнился: это могла быть только она.
— Джаба! — сказала Тамила так, словно ее спросили: «А ну-ка угадай, кто это?» — и она угадала. Она смотрела на Джабу, словно ища в его глазах, в его напряженной улыбке что-то потерянное, забытое, ища настойчиво, но осторожно и не без опаски.
— Тамила… — пробормотал Джаба. — Только сейчас я узнал тебя.
Тамила кивнула, как бы охотно прощая ему эту вину.
— Ты такая же, как… Похожа на маленькую Тамилу.
— А в тот вечер не была похожа?
— В тот вечер — нет. Было темно. Ты плакала…
— Да, я плакала.
— Никогда больше не плачь! Если тебе захочется плакать… если так обернется дело — сообщи мне, и я сделаю что-нибудь такое…
— Чтобы я не заплакала?
— Да. Так я искуплю свою вину.
— Всегда тебе сообщать?
— Нет, только первые сто лет.
— Ох! Не хочу!
— Хочешь плакать?
— Не хочу быть столетней старухой.
— Если никогда не будешь плакать, то и не состаришься.
Беседа, казалось, налаживается, — все легче, свободней сыпались слова — так перед ливнем все чаще падают дождевые капли.
— Как я мог быть таким слепым — не узнать тебя под маской!
— Ты не мог меня узнать, Джаба. Оттого я и заговорила так смело с тобой, что была уверена: ты меня не узнаешь. И не ошиблась.
— А почему ты заплакала? Ведь испугалась, что я тебя узнал, правда?
— Нет, — Тамила прищурила глаза, она по-прежнему с любопытством рассматривала Джабу, а Джаба поминутно ерошил и приглаживал свои волосы. — Я заплакала потому, что испугалась.
— Вот я и говорю…
— Я заплакала потому, что испугалась, — повторила Тамила тоном, означавшим, что ее неправильно поняли, и отвела взгляд.
Джаба понял.
Тамила направилась к калитке. Они вышли на улицу. Встречный ветер доносил до Джабы слабый запах, исходивший от Тамилы, незнакомый и приятный. Джаба удивлялся — почему Тамила не спрашивает, как он вспомнил, как разыскал ее, от кого узнал номер телефона? Тамила шла впереди. Чтобы встречные думали, что с ней никого нет? А может, это делалось не для всех встречных, может, ей нужно было ввести в заблуждение кого-то одного?
Они перешли на другую сторону улицы Меликишвили и зашагали по широкому тротуару вдоль глухой, высокой стены винного завода. Оба молчали. Вот сейчас, в эту минуту, должно было родиться слово, искреннее и смелое, чтобы развеять это мертвое молчание и проложить дорогу другим, робким и стыдливым словам. Одно лишнее безмолвное мгновение могло сейчас разлучить их, развести в разные стороны. Они были как бы заключены внутри холодного кома молчания, катящегося и быстро растущего.
— Тамила! — Джаба взял девушку под руку.
Словно раздутые ветром, вспыхнули искры в глазах Тамилы.
— Да?..
— Знаешь что? Хочешь я буду твоим папой?
Эти неуместные, нелепые слова были вызваны воспоминанием о школьных временах, когда разница в возрасте между ними бросалась в глаза, и смущением от мысли, что разница эта, возможно, и сейчас оставалась очевидной.
— Как славно! — засмеялась Тамила.
— Значит, с этой минуты я твой папа.
— А я — твоя младшая дочь.
— Почему младшая?
— Потому что у меня есть старшая сестра.
— Нет, я буду только твоим папой.
— Хорошо.
— Если тебя кто-нибудь обидит — позови меня, а я уж сумею тебя защитить.
— Хорошо, непременно позову.
— И если тебе чего-нибудь захочется, скажи мне, я тебе куплю.
— Как хорошо! — хлопнула в ладоши Тамила. — Что же ты мне купишь?
— Что угодно… Например, дремучий лес или пещеру. Туда я не буду стесняться приходить, чтобы повидать тебя.
— А почему ты должен стесняться?
— Никто ведь не знает, что у меня такая большая дочь и что я это скрываю!
— Ах да, я совсем забыла. А в кино ты меня будешь водить?
— Буду, если тебе не надоест ходить всегда с папой, — сказал Джаба так печально, словно он в самом деле был отцом Тамилы и страдал из-за ее равнодушия.
— Какой у меня будет молодой папа! Мои подруги сойдут с ума! Пожалуй, они в тебя влюбятся.
— Но я буду только твоим папой. А ты хочешь быть моей дочкой?
— Хочу.
— Будешь меня во всем слушаться?
— Не знаю, — Тамила кокетливо покачала головой и глянула искоса на Джабу. — А надо ли, чтобы я была совсем-совсем послушной? Вряд ли тебе будет интересно с такой