Спесиво глянул в свой черед

На казака.

Казак Шушун, хотя и ветх,

Воскликнул: «Всех свистать наверх!

Эй, как тебя там, человек,

Даешь вина!»

И, раскрутив бутыль винтом,

Он заработал кадыком

И с маху емкость целиком

«Убрал» до дна.

«Упс, – буркнул уязвленный сэр. —

Бутылка есть дурной размер,

Зело заразен сей пример,

Геноссе фон?

Не посрамлю Лох-Несс родной;

Нет, не Маклауд, я – иной,

Тряхну шотландской стариной,

Пусть дух мой вон!»

И, крякнув, хлопнул виски Мак.

«Зер гут, – пролаял Лапсердак, —

Их бин не попадать впросак

Или в коллапс».

Барон на шнапс с тоской взглянул,

Барон решительно вздохнул,

Барон, бравируя, сглотнул

Свой мутный шнапс.

«Даешь!» – толпа ревет с трибун.

«Даю, – кивает им Шушун, —

Со мною птица Гамаюн,

И это плюс.

Бутылка? Даже не смешно,

Пора размяться бы ковшом.

Я продолжаю наше шоу,

Шоу а-ля рюсс!»…

Соло! – И гитарка птицей запорхала в руках неистового исполнителя, издавая зажигательную мелодию, похожую на репертуар всемирно известной кельтской панк-фолк-группы «Чумаки».

…Вот занимается заря.

Богатыри к ноздре ноздря:

Шотландец после вискаря

Дал слабину;

Напротив, шнапсом стол залив,

Страшней, чем узник замка Ив,

Барон сидит – ни мертв ни жив,

Ни тпру ни ну.

Они сопят, пыхтят, кряхтят,

Они закончить спор хотят,

Сложить пытаясь звукоряд,

Как детский пазл:

От двух полезших в спор задир

Осталось только «гыр» да «быр» —

Ночной зефир струил эфир

Оральных спазм.

А что ж Шушун? Он на коне,

Он не остался в стороне,

Он, нежась в зелене вине

(Как и не пил),

Сказал, потупив скромно взор:

«Ну Гибралтар. И кончен спор».

Добил контрольно: «Лаб-ра-дор!»

И – победил.

Он победил и был таков.

А с тех запамятных веков

Сапожник ходит без носков,

Портняжка ходит без портков;

Игра идет без дураков:

На сотни разных языков

Раздроблен мир.

И наш язык тем и хорош —

Мы говорим на нем что хошь, —

Все прочие, ядрена вошь,

Сплошной «гыр-гыр»!

Струны на гитарке, словно дождавшись финала, задымились и лопнули. Задохнувшийся сказитель с возгласом «Уф!» благодарно принял заботливо поданный ему бокал.

Слушатели, вдохновленные ликбезом, расшалились не хуже эпических богатырей. Сначала затеяли игру в фанты с обязательным распитием. Затем раскрутили бутылочку, одновременно пустив по кругу другую. После этих народных забав и игрищ с радостным изумлением убедились, что все они, как один, без сомнений потомки славного Шушуна. Поскольку легко выговаривали и «Гибралтар», и «Лабрадор», и даже зубодробительную идиому «корпускулярная лаборатория», придуманную Тоней.

Разумеется, не обошлось без танцев, без хоровых песен под гитару.

Веселясь с остальными, не квасил один хозяин. Точнее, наоборот, квасил он один. Незаметно для окружающих Илья подливал себе в бокал ядреный духовитый квас, изготовленный Фенечкой. Нам неведомо, кручина ли молодецкая тому причиной, знак ли какой, или просто обрыдло спиртное в данный момент, но факт остается фактом: к часу, когда гости решили расходиться по домам, Муромский, трезвее стекла, суше листа, налился подзабытой лютой свежестью. Абсолютно ясная голова, звенящие от забродившей удали мышцы. В таком состоянии парапсихологи усилием воли двигают спичечные коробки, йоги забивают железнодорожные костыли ягодичными мышцами, причем шляпкой вниз, а чемпионы силового экстрима одной левой выбрасывают на космическую орбиту ракеты с Гагариными.

Илье чертовски хотелось подвига.

Гости, ничего этого не замечая, расходились. Попарно. Дамы в сопровождении джентльменов. Затем – «холостяки». Салютуя на ходу, в колонну по одному в дверной проем ловко выпали господа военные. Последними удалились Попов и профессор дружбанологии. Лешка с плотоядной усмешкой болботал:

– Эх, ящерка, раскручу я тебя на технические новинки!

На что благоухающий укропом Геннадий виновато ответствовал:

– Разве я возражулю, дружбан Алешка? Конюшно нет. Телу – бремя, тетехе – часть. Но мне самому новинки в дикость. Или в диковинку?..

С каждой секундой их голоса становились неразборчивее.

«Один, – задумался Илья, – опять один. Все подружки по парам, только я в этот вечер без подружки. Без лягушки, без неведомой зверушки». На этой крамольной мысли он опасливо покосился по сторонам: а ну как Фенечка примет на свой счет?

Фенечка не заставила себя ждать:

– Что, Илюшенька, невесел? Уж не девулю ли какую вспомнил? Да ты погляди на себя, сидень. Ишь заелся, запился, тело как куль с картошкой стало, а туда же! Шел бы лучше на тренажеры. Глядишь, через часок-другой вся придурь с потом выйдет. И сальце лишнее сгорит. Чего расселся, пентюх? Шагом марш к золотым мгновениям спорта!

«…И от этих-то неслыханных речей умер сам Кощей, без всякого вмешательства…» – всплыли в голове Муромского жегловские строчки.

Подхватившись, он рысцой побежал изгонять меланхолические бредни. Скрипели на разные лады пружины тренажеров. Ухали, хлюпали боксерские груши. Звенела от молодецких ударов макивара, выполненная из лиственницы. Меланхолические бредни спрятались было под маты, но, когда разошедшийся спортсмен перешел к акробатическим упражнениям, не выдержали и с писком отчаяния упорхнули в раскрытое настежь окно.

Разгоряченный Илья остановился, чтобы убедиться в полном изгнании пустяшных мыслишек. Словно дождавшись остановки, раздался телефонный звонок.

Подняв трубку, Илья неласково осведомился:

– Ну кому не спится в ночь глухую?

– Слышь, старичок, извини за беспокойство, нужда в тебе великая, – раздался голос Бакшиша. – Без нужды, сам понимаешь, не позвонил бы.

– Тебе что, в полночь нужду больше справить негде? – хмыкнул Муромский.

– Да у меня, сам понимаешь, большая нужда.

– А у меня тут не сортир… понимаешь!

Было слышно, как на другом конце провода Бакшиш собирается с духом, явно переламывая себя.

– Илья, человек ты или нет? Мне, можно сказать, житья осталось – как баран чихнул, а ты…