– Я знаю. Я чувствую то же самое.

– Мне кажется, Джордж тоже ничего не сказал им о нашей ссоре. Как и Толли, судя по всему. Кларисса отправила ее за дверь, когда мы разговаривали, но она, должно быть, обо всем догадалась. Как вы думаете, что она собирается делать? Шантажировать меня?

– Уверена, что нет, – ответила Корделия. – Но, думаю, она все знает. Она находилась в ванной, когда я была в комнате, и, вероятно, все слышала. Кларисса рвала и метала.

– Она и со мной рвала и метала и была весьма агрессивна. Если бы я была способна на убийство, я бы сделала это тогда.

Мгновение они молчали, потом Роума сказала:

– С чем я не могу смириться, так это с тем, как старательно мы избегаем разговоров о том, кто ее убил. Мы даже не поделились тем, что рассказали Грогану. С момента убийства мы ведем себя как совершенно незнакомые люди, ничего друг другу не говорим и не задаем вопросов. Вам не кажется это странным?

– Не особенно. Мы застряли здесь все вместе. Жизнь станет и вовсе невыносимой, если мы начнем обвинять и упрекать друг друга или разделимся на клики.

– Полагаю, что так. Но, думаю, я не смогу продолжать в том же духе: не знать и даже не говорить об этом, притворяться, поддерживать светский разговор, все время думать об одном и том же, изо всех сил стараясь не встречаться ни с кем взглядом, мучаясь сомнениями, запирая двери по ночам… Вы свою запираете?

– Да, хотя не знаю почему. Я ни на мгновение не верила, что на острове завелся маньяк-убийца. Жертвой могла стать только Кларисса. Ее убили не случайно. Но я действительно запираю дверь.

– От кого? Как вы думаете, кто это сделал?

– Один из нас, – произнесла Корделия. – Один из тех, кто ночевал в замке в ночь с пятницы на субботу.

– Это я знаю. Но кто именно?

– Не имею понятия. А вы?

Ветка в руках Роумы превратилась в тонкую облезлую палочку. Она отшвырнула ее, нашла другую и вновь взялась за методичное уничтожение листьев.

– Хотелось бы, чтобы это оказался Эмброуз, а не кто-то другой, но я все же не могу в это поверить. Джордж Оруэлл писал, что убийство – уникальное преступление, и его может совершить лишь человек, обуреваемый сильными чувствами. Эмброуз же никогда в жизни не испытывал сильных чувств. К тому же ему не хватает смелости или грубости. Он не способен на такую ненависть. Он любит игрушки, связанные с насилием: обрывок веревки с виселицы, залитая кровью ночная рубашка, пара наручников Викторианской эпохи, – но когда дело касается Эмброуза, даже ужас кажется второсортным, будто продезинфицированным временем и его природным обаянием. Да и Саймон не может быть убийцей. Он вообще не видел мраморную руку, к тому же давно бы сознался. Он такой же слабак, как и его отец. У него не хватило бы сил противостоять Грогану хотя бы пять минут, если бы его прижали. А Айво? Что ж, Айво умирает. Он почти отсидел свой пожизненный срок. Быть может, он чувствует, что закон на него больше не распространяется. Но каков его мотив? Полагаю, главным подозреваемым станет Джордж, но в его виновность мне тоже не верится. Он профессиональный солдат, профессиональный убийца, если хотите. Но он не поступил бы так, во всяком случае, с женщиной. Быть может, это были Мунтеры, вместе или кто-то один из них, или даже Толли, но я не представляю почему. Остаемся вы и я. Но это была не я. И, если это вас немного утешит, я не думаю, что это были вы.

Корделия попросила:

– Расскажите мне о Клариссе. Вы часто проводили с ней выходные в детстве, не правда ли?

– О Боже, эти ужасные поездки в августе! У них был дом на берегу реки в Мейденхеде, и они проводили там бо2льшую часть лета. Ее мать считала, что Кларисса должна общаться со сверстниками, а мои родители с радостью отправляли меня туда, поскольку еда и проживание ничего нам не стоили. Как ни странно, тогда мы хорошо ладили – видимо, нас объединял страх перед ее отцом. Когда он приезжал из Лондона, она пребывала в ужасе.

– Я думала, что она обожает его, что он был любящим отцом, во всем ей потакавшим.

– Она вам так сказала? Очень похоже на Клариссу. Она даже в детстве не была искренней. Нет, он был суровым человеком. Я говорю не о том, что он дурно обращался с нами в смысле рукоприкладства. Хотя вынести это было бы, наверное, легче, чем сарказм, холодный гнев взрослого человека, презрение. Тогда я, разумеется, не понимала его. А теперь думаю, что понимаю. На самом деле он не любил женщин. Он женился, чтобы ему родили сына, – он был одним из тех самовлюбленных людей, которые не представляют, что мир сможет существовать, если они не обеспечат себе бессмертие хотя бы в виде наследника. В итоге он заимел дочь, больную жену, не планировавшую других детей, и работу, которая не допускала развода. А Кларисса в детстве даже не была хорошенькой. И его холодность вкупе с ее страхом убили всякую живость, нежность и рассудительность, которые могли в ней быть. Неудивительно, что всю последующую жизнь она отчаянно искала любовь. Но разве не все мы ее ищем?

– После того как мне кое-что о ней рассказали – о том, что она сделала, – я подумала, что она чудовище. Но, вероятно, нельзя судить так о человеке, если не знаешь о нем всю правду…

– О, она и правда была чудовищем. Но когда я вспоминаю дядю Родерика, то могу понять почему. Думаю, нам пора возвращаться, а то Гроган заподозрит нас в сговоре. Мы можем пробраться к пляжу прямо отсюда и потом прогуляться вдоль моря.

Они побрели по берегу обратно. Роума шла впереди, засунув руки в карманы пиджака, перешагивая через невысокие откатывающиеся волны, словно забыв о намокших манжетах брюк, хлеставших ее по лодыжкам, и хлюпающих туфлях. Обратный путь потребовал больше времени и сил, чем прогулка по буковой роще, но наконец они повернули на мыс у маленького залива и перед ними неожиданно предстал замок. Они остановились как вкопанные. Молодой человек в шортах для плавания и с грубой деревянной шкатулкой под мышкой спускался вниз по пожарной лестнице из окна бывшей спальни Корделии. Он двигался осторожно, стараясь не браться руками за перекладины. Спустившись, огляделся, подошел к обрыву и резким движением швырнул шкатулку в море. Мгновение он постоял спокойно, потом поднял руки и нырнул. Примерно в тридцати ярдах от террасы на волнах покачивалась лодка, ничем не напоминавшая полицейский катер. Ныряльщик в поблескивающем на солнце черном костюме отдыхал на бортике. Как только шкатулка коснулась воды, он откинулся назад и пропал из виду. Роума произнесла:

– Так вот о чем думала полиция.

– Да, именно об этом.

– Они ищут шкатулку с драгоценностями. А если они ее выловят?

– Кого-то на острове это не обрадует, – заметила Корделия. – Думаю, они обнаружат, что там до сих пор лежат драгоценности Клариссы.

А что еще там могло лежать? Заметка о выступлении Клариссы в «Глубоком синем море» в секретном ящичке? Полиция не заинтересовалась этой маленькой квадратной вырезкой, но Корделии вдруг показалось, что она должна иметь какое-то значение. Может, она как-то связана со смертью Клариссы? Эта мысль, вначале показавшаяся ей абсурдной, никак не покидала ее. Корделия знала, что не успокоится, пока не увидит копию заметки. Проще всего было заглянуть в редакцию газеты в Спимуте и порыться в архивах. Ей был известен год – 1977-й, год юбилея королевы. По крайней мере она сделает хоть что-то полезное.