Мечислав не прореагировал никак: сидел, пристально глядя на чёрный камень своего древнего перстня. Не пристало гостю опровергать хозяина. Потом сказал:

– До поры, генарх.

– Нет, – тут же откликнулся Вандо. – Всё кончилось. Уже никогда не будет того, что было. Не знаю, почему. Я не чародей… – он усмехнулся чему-то и на секунду задумался, – но и я кое-что умею. От природы. Дар. Если я могу что-то представить – значит, так оно и есть на самом деле. Если же не могу… Так вот, я не могу представить себе, что через пять лет мы будем жить так, как жили пять лет назад…

Он замолчал и потянулся к кувшину.

– Вообще-то я хотел просить тебя о важном, – сказал Мечислав.

– Мне не верят, – вздохнул Вандо. – Всегда выходит по-моему, а мне всё равно не верят.

– Отдай мне в жёны сестру твою Здравину…

– Что? – Вандо показалось, что он ослышался.

– Прошу тебя, отдай мне в жёны сестру твою Здравину, вдову достойного воина. Я вдов, состоятелен и важен. Дети мои взросли. Ничто не препятствует нашему соединению.

– Вот как… – Вандо нахмурился. – А она-то хоть знает?

Мечислав чуть заметно покачал головой:

– Я не… решаюсь…

– Как же я могу – за неё? И вообще – что это ты вдруг воспылал?

– Не вдруг, – сказал Мечислав. – Не вдруг… – он посмотрел на Вандо и будто прыгнул с моста: – Её дети – это мои дети.

– Что? Что ты говоришь такое?

– Говорю, как есть. Был блуден. А потом понял, что не могу без неё жить… а с нею – обычай не позволял… виделись, как воры…

– Вот оно что…

Вандо смотрел на опустившего голову этериарха. Ох, как много странного становилось понятным теперь! Он перебрал в памяти: и будто бы случайные заезды стражников в имение, и пустые долгие переговоры кесарских логофетов и с ним самим, и с клевретами, когда стражники кесаря разбивали лагерь поодаль, и поведение сестрицы… И Вандо вдруг захохотал:

– А я-то, старый болван – расхвастался! Дар, дар! А тут… под носом… Дар!..

Мечислав сидел, не поднимая глаз.

– А теперь, значит, обычаи позволяют? – отсмеявшись, спросил Вандо.

Мечислав помедлил с ответом.

– Ты был прав, когда говорил, что жизнь меняется. Я тоже чувствую подобное. И, может быть, пришла пора создавать новые обычаи… или жить не столько по обычаю, сколько по разумению своему…

С минуту, а то и дольше, Вандо молчал. Он налил себе ещё, не глядя на кубок, вино полилось через край – он почти ничего не отпил, ошарашенный просьбой и новым знанием. Потом он дёрнул за шнурок, свисающий с потолка. Прибежал мальчик.

– Ступай чинно к сестре моей Здравине и передай ей просьбу прийти к нам немедля.

Мальчик поклонился и исчез.

– Как она скажет, так и будет, – Вандо потёр рукавом лоб. – А ты сиди и молчи.

Мечислав кивнул. У него был вид школьника, пойманного учителем на краже цыплят. Учитель никогда не поведёт его к легату, но от этого ещё более неловко…

Вандо смотрел на него как-то иначе, как никогда не смотрел раньше, но как смотрел, бывало, на сестрёнкиных женихов… Этериарх в свои пятьдесят был прям и поджар, как степной волк. Чёрная стриженая борода и почти белые волосы над высоким залысым лбом придавали ему вид необычный и даже значительный. Верность его кесарю была вне всяческих сомнений, и ни один недруг – а таких имелось немало на свете – не мог бы сказать, что этериарх по самой строгой мере поступился честью акрита. Этим он, надо сказать, и наживал себе врагов среди кесаредворцев… А ещё был Мечислав, в оправдание имени, бесстрашным и умелым бойцом, и мало кто из разбойников и бродиславов, скрестивших с ним клинки, мог потом рассказать об этом. Да, подумал Вандо, в такие времена, какие настают, это немаловажная стать…

Здравина вошла – и вспыхнула лицом. Она поняла всё сразу, в первый же момент. Поняла по дороге. Поняла, когда прибежал мальчик. Поняла десять лет назад…

– Вот, – сказал Вандо, – просит тебя почтенный этериарх стражи в жёны. Отдавать?

Она знала, что сейчас скажет "да" – и на этом всё кончится. Всё кончится… Будто ветер шумел в ночных деревьях и кричали ночные птицы.

– Что молчишь? Или опять не люб? – Вандо изобразил ворчание.

Блажена вдруг поняла, что стоит на коленях.

– Брат, – сказала она и замолчала.

Ветер превратился в бурю.

Мечислав вдруг оказался рядом. Он так же стоял на коленях и смотрел в её лицо, не касаясь её, и в тёмных глазах его не было дна.

– Да, – сказала она и неожиданно заплакала.

Вандо встал, тяжело опёршись о столешницу.

– Раз так угодно высшим силам, – нараспев произнёс он, – то пусть и свершится их воля. Отдаю тебе, Мечислав, сестру мою Здравину, вдову славного воина, в жёны. Бери её и заботься о ней, люби её и лелей. И она пусть любит тебя и хранит своей заботой. Свадьбу играем вечером. А сейчас идите с глаз моих, сластолюбцы и развратники… – и он опять захохотал, но уже не так весело. – Ты, сестрёнка, знаешь, что удумали сотворить твои сыновья, а мои племянники?

Здравина кивнула, не вытирая слез.

– С твоего благословения?

Она кивнула опять. Вандо вздохнул.

– Ладно, ступайте. Я выйду через полчаса…

Он свирепо дёрнул за шнурок и велел возникшему мальчику звать сюда домоправителя Чедомира, а самому – нестись на крыльях в большой храм за жрецом.

Мелиора, кесарская область. Деревня Артемия

Штаб диктатора Рогдая обосновался в Артемии, в здании деревенского театра. Туда, к Артемии, и с севера, и из кесарской области, и даже с юга тянулись тысячи людей. Это были рекруты из крестьян, и молодые горожане, и славы, бедные и не очень; последние приводили с собой отроков из простолюдинов, желающих добыть в бою посвящения в славы. Были здесь и люди тёмные, а то и явные разбойники. Были храмовые дружины, были легаты и деревенские чиновники. Эту людскую смесь перетряхивали, сортировали и посылали в три основных лагеря: Зелёный, Синий и Белый. В Зелёном готовили воинов рассыпного боя, копейщиков и лучников, в Синем – лёгкую пехоту, в Белом – пытались соорудить пехоту тяжёлую. Тех же, кто прибывал на конях, отправляли под азахскую деревню Гроза в руки тысячника Симфориана, наводившего страх своей зверообразностью и громоподобным рыком. Ещё во времена мятежа Дедоя Симфориан проявил себя хорошим воином: его сотня накрепко перекрыла мятежникам путь на восток, в Нектарийскую область, откуда их потом выкурить было бы неимоверно трудно. Хотя с тех пор Симфориан постарел, но оставался отменным коновержцем и не упускал случая объездить взятого из табуна жеребца. В отличие от большинства азахов, видящих в коннице высший, а потому самостоятельный род войск, и в тактике придерживающихся одного правила: «Бей и беги», – Симфориан знал полную цену пехоте – и знал опять же, что иной раз нужно положить во встречной рубке великолепную конницу, чтобы дать отойти, перестроиться и развернуться какому-нибудь серому хору деревенских увальней…