Все при деле, подумала Саня мрачно.

Через два часа раскопки увенчались успехом: под обломками одной из кроватей она обнаружила полураздавленную коробку с бутылками красновато-чёрного стекла. Часть бутылок разбилась, и всё равно теперь они имели литров пять какой-то жидкости. Бутылки были цилиндрические, с короткими горлышками, обёрнутыми фольгой. Саня повернула одну бутылку этикеткой к себе и стала читать.

"Интипехтъ. Винное товарiщество.

Существуетъ съ 1776 года.

Коллекцiя отборныхъ красныхъ винъ.

КРЫМСКАЯ РОЗА

На-подобие Портвейна.

Спиртъ 16 %. Сахаръ 7-7,5 %.

Подавать слегка подогретымъ к десерту и сладостямъ."

К десерту и сладостям, повторила Саня про себя. Посмотрела за окно. Там в невыносимой тишине стояли серые деревья.

Она попыталась проглотить комок. Поморщилась. Помяла горло. К десерту и сладостям…

И – распоротая кукла. Саня дотронулась до кармана, где эта кукла теперь жила. Спи…

Взяв три бутылки в охапку, она вернулась к Алексею. Он посмотрел на неё отсутствующим взглядом.

– Вино, – она аккуратно выложила находку на матрац. – И там ещё четыре таких же.

– Здорово, – сказал Алексей и улыбнулся. – Чарка перед боем. Как положено. Чтоб рука не тряслась.

– Там написано: к десерту и сладостям. Там нет ничего ни о каком бое.

– Придётся дописать, – сказал Алексей и полез во внутренний карман. Покопался и выудил прозрачную шариковую ручку. – Давай, где там?..

Саня подала ему одну бутылку. Встала, упёршись руками в колени. Он примерился и дописал: "А также принимать перед боем по стакану, чтоб рука не тряслась". И – расписался.

У него был неимоверно красивый старомодный почерк с завитушками.

– Ну, вот, – он оглядел работу. – Теперь всё как надо.

Саня заворожённо посмотрела на бутылку. Потом вдруг фыркнула. Потом фыркнула громче. Потом рассмеялась. Захохотала. Она хохотала, не в силах остановиться. Хохоча, она совсем согнулась, повалилась на пол и хохотала на полу, дрыгая ногами.

– Это же смешно! – выговаривала она между спазмами хохота. – Это же смешнее всего! Это же показать – такая комедия будет! Никакой Чаплин… это вам не ботинки варить… Ты разве не видишь, как это смешно? Шли, шли – и дошли. До ручки! До шариковой! На этикетках пишем! А дальше-то? А дальше-то что? Дальше-то что?..

Алексей взял другую, не подписанную, бутылку, ударом в донышко вышиб пробку и, придерживая Саню под затылок (лицо её было пугающе-бледным, вокруг глаз образовались чёрные круги), дал ей отхлебнуть. Зубы сильно стучали о стекло, вино проливалось на шею, и всё же несколько глотков она смогла сделать.

– Спаиваешь… беззащитную девушку… да? Спаивай, спаивай… сам же и понесёшь потом… – она мучительно, со всхлипом, набрала полную грудь воздуха. И вдруг, вздрогнув, обмякла у него на руках. Наверное, на короткое время она потеряла сознание, а потом обморок мгновенно перешёл в сон: лицо порозовело, губы приоткрылись, глаза под веками двигались быстро-быстро…

Вино просто не успело бы подействовать! Алексей растерянно смотрел на неё, не зная, что предпринять. Это была истерика… но и не совсем истерика. Или даже совсем не истерика. Он провёл рукой по её лицу, покрытому лёгкой испариной. Саня сонно потёрлась об его ладонь.

Что же мне делать, подумал он.

Он сидел и смотрел на неё, а она повернула лицо кверху и, не открывая глаз, улыбнулась легко и радостно. И тогда он наклонился и поцеловал её в эти губы, которые могут так улыбаться…

– Ф-фф… – выдохнула она наконец. – Ох, Алёша… если бы ты знал, как я тебя люблю…

Она закинула руку ему за голову и сама потянулась к новому поцелую.

А Алексей вдруг… заметался. Никто не заметил бы его метаний, и уж Саня-то не заметила наверное, но сам он прекрасно понимал, что теряет голову и дёргает за какие-то такие запретные нити судьбы…

Долг, отделилось от пустоты и запрыгало: долг-долг-долг… Это слово значило ровным счётом – нуль. Ту же самую пустоту…

Они посмотрели друг другу в глаза и наконец-то поняли, что – ничего не избежать.

Степь. Побережье

Отряд Валентия Урбасиана уже через полчаса после прибытия на вражеский берег рассыпался, растворился, исчез. По одному, редко по два шли на юг мелкие торговцы и ремесленники, деревенский легат конвоировал вора, маленькая труппа бродячих акробатов катила свою пёструю тележку, крестьянские парни с бритыми лбами направлялись в ближайшую дому, конкордийскую казарму. Побережье к северу от Суи считалось принадлежащим Степи, однако жители его имели право выбирать, в какой армии им служить. Хотя это утверждение лукаво: конечно же, все рекруты предпочли бы армию Авенезера – хотя бы потому, что степные армейские обычаи были не в пример как вольнее конкордийского устава, а жалование у степняков превосходило конкордийское впятеро. Да и известно было всем: степняки воюют за чужими спинами. Если это не союзная армия, то – мирные жители, которых гонят живой стеной… Но в степную армию жителей побережья брали неохотно: едва ли одного из двадцати. А по какому принципу отбирали, ответить не мог никто. Но отнюдь не самых сильных и не самых умелых…

Отважники, осенённые чародейством Сарвила, как-то по-особенному не бросались в глаза, и немногочисленные стражники на перекрёстках и мостовых переходах легко и быстро пропускали их, взимая положенную мзду и не задавая лишних вопросов. И когда потом их спрашивали об этом, то лишь немногие могли описать свои ощущения: невнятное раздражение, брезгливость и желание поскорее отвязаться от немытых… Но большинство стражников просто не могли вспомнить, что они видели и что чувствовали, потому что видели они всё время одно и то же, а не чувствовали вообще ничего.

Утром следующего дня отряд собрался почти полностью в ореховой роще в пяти верстах от рыбачьей деревни Селивры. Недосчитались двоих, слава и отрока, шедших в образе слепца и поводыря. Это была потеря, но без таких потерь обходилось редко даже в учебных походах.

Чародей Сарвил чувствовал какую-то неясную и неровную тяжесть, приходящую с запада… Он не стал даже пытаться определить, что это такое. Любое действо его теперь могло быть замечено. Поэтому он очень осторожно и тихо – за пределами рощи его не услышал бы сам Филадельф – возобновил "отталкивающий слой" на бойцах и отправил их дальше. Второй переход был самым трудным: девяносто вёрст. Трудность была не в самом расстоянии, а в том, что преодолеть его нужно было за одни сутки, но притом как бы неторопливо.

Мелиора. Поместье Паригориев

– Стало быть, теперь и мы живем по обычаю Степи: с мёртвым царём во главе, – Вандо поставил опорожнённый каменный кубок на стол и вдруг грохнул кулаком по столешнице. – Междь зосрач!.. прости, этериарх, невмочь держать в себе…