– Самое лучшее, – оттенив свои слова паузой, сказал Арефьев, – создать особую научную группу, вне юрисдикции института, самостоятельную, замыкающуюся непосредственно на заказчика.

Все было ясно.

– Вы уже говорили с кем-нибудь на эту тему? – спросил Гремлин.

– Мы оформили предварительную заявку, но пока ни в какие инстанции ее не подавали. Тут требуется… хорошенько подумать…

– К Тихонину в его «БиоКон» не пробовали обращаться? Они… по слухам… занимаются сходной тематикой.

Арефьев обнажил зубы в ядовитой улыбке.

– Если мы обратимся к Тихонину, в «БиоКон», то они сразу же затребуют все протоколы исследований и у меня нет сомнений, что их получат: мы, в общем, гражданская организация, они – военная. Силы несопоставимы. А через месяц Тихонин представит доклад, где будет сказано, что они вот уже три года разрабатывают точно такой же проект и их результаты значительно опережают наши. Конечно, Тихонин может пригласить меня и еще пару моих сотрудников в группу, которой он будет руководить. Но может и не пригласить. Зачем?… Вы меня понимаете?

Чего тут было не понимать?

– Регистрацию вы прошли?

– Чисто условно дали вирусу шифр «джи-эф-тринадцать». Так что официально можно представить его как только потребуется.

Гремлин вздрогнул:

– Джи-эф-тринадцать?

– Да… Повторяю: название чисто условное. Застолбить, чтобы не перехватили. Или чтобы не опередили наши стратегические партнеры… хе-хе… как любит выражаться наш президент… – И уже серьезнее. – Нам очень нужен хороший канал наверх. На самый верх, где принимаются окончательные решения. В крайнем случае – на руководство Министерства обороны или на фэ-эс-бэ. Вы будете куратором проекта, я – научным руководителем… Надеюсь, сработаемся…

Вот такой состоялся у них разговор. Гремлин всматривается в дождевой туман: и что с этим делать? У реципиента Яннера (Сергей Луговик) еще в начале лета был яркий трансцензус: вирус джи-эф-тринадцать уничтожит большую часть человечества. Слить Арефьева? Но ведь он рано или поздно нужный канал все равно отыщет. Возглавить и утопить? Выложить как козырную карту предупреждение Яннера? Бесполезно, слишком вкусный червяк насажен на этот крючок. Сочтут, что если держать под контролем, то все обойдется. Будет точно так же, как с отравлением Оппозиционера. У них непрошибаемая уверенность, что можно все и вся держать под контролем; никакие грабли, никакие провалы, пусть самые катастрофические, их в этом не разубедят.

Так что же впереди? Смерть?

Или все-таки остается еще узкая щель между Харибдой и Сциллой, через которую удастся проскочить в последний момент?

– Приехали, – говорит Толик.

Оказывается, они уже стоят перед Флигелем. Мокнут кусты, желтая штукатурка стен потемнела от сырости. Гремлин, согнувшись, выбирается из машины… Джи-эф-тринадцать… А ведь вместе с Коркусом уберут и меня, думает он. Уберут, зачем им свидетель?… Он хлопает дверцей. Наружный охранник отшагивает чуть влево, чтобы освободить проход. Народ в общей аудитории сидит за компьютерами и делает вид, что интенсивно работает. Просеивают интернет, ищут новых визионеров. Гремлин, однако, чувствует, что когда он идет вдоль столов, то внимательные горячие взгляды упираются ему в спину. Они уже все знают, вновь думает он. Проклятье! Агата их, конечно, предупредила. Капризная, упрямая девка! Сказала при позавчерашнем их разговоре: мне терять нечего. Считает себя незаменимой. Забыла, что незаменимых у нас нет, это еще товарищ Сталин изрек… Гремлин передергивает плечами. Вот что, вероятно, почувствовал достопочтенный наш Коркус, думает он, грядет зачистка, грядет переформатирование кадрового состава проекта, так это, видимо, будет аккуратно определено в соответствующей докладной. И если Коркусу еще могут позволить просто уйти, пусть тихо догорает в забвении восьмидесятидвухлетний старик, то мне такого шанса – просто уйти – никто, разумеется, не предоставит.

Гремлин на секунду остолбеневает. Кабинет, привычный его кабинет, разгромлен, как будто по нему прошлись железной метлой. Опрокинута этажерка с книгами, по всему полу распластались истоптанные листки бумаг, сейф отодвинут от стены и распахнут; краем глаза он замечает, что разбиты даже лампы дневного света на потолке – когда он делает шаг, стекло хрустит под ногами. А за его столом, положив на полированную поверхность сжатые жилистые кулаки, сидит человек в потертом военном комбинезоне, с тремя малиновыми крестами на плечах вместо погон. И еще Гремлин неожиданно чувствует, что двое других людей, хваткие, явно накаченные, крепко держат его за локти.

Не вырваться.

Кто это? Откуда они взялись?

Что за черт?

Человек за столом черным от ярости голосом говорит:

– Народный Трибунал, независимой Коммунитарной республики, оценив вашу ответственность за действия, приведшие к катастрофе, приговаривает вас к смерти – от того же оружия, которое вы создали для других. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Гремлин хочет сказать, что это не я, не я, оружие создавали другие, я тут вообще ни при чем, меня несло общим потоком… – разбитые губы его еле шевелятся, вспухшие, горят кровяным огнем. Горло пересохло, из него вырывается неразборчивый хрип.

Четвертый человек, выступивший из-за спины, тоже в комбинезоне, но с грязноватой белой повязкой на рукаве, где в зеленом круге опять-таки багровеет кривовато нарисованный крест, прижимает к его запястью металлический серый цилиндр, что-то щелкает, раздается короткое злое шипение, словно пробудилась змея, в запястье, под кожей, надувается болью плотный пузырь.

Двое державших Гремлина сразу же отступают.

Можно даже сказать – отшатываются.

– Не боись, – говорит человек, который делал укол. – При внутривенном вводе он станет контагиозен часа через три, не раньше.

– Береженого бог бережет, – бормочет тот, что находится справа.

Человек за столом поднимается:

– Все, идем!

Отчетливо хлопает дверь.

На деревянных ногах Гремлин огибает свой стол и валится в кресло.

Так вот, что представляет собой трансцензус, думает он.

Кабинет выглядит, как всегда: чистый паркет, аккуратная этажерка со справочниками, крашенный коричневой краской, запертый сейф.

Так вот, что меня ждет.

Интересно, это Сцилла или Харибда?

Впрочем, неважно. Значение имеет лишь то, что эта тварь готова меня сожрать.

Ну это мы – поглядим.

Гремлин дергает на себя ящик стола и, просунув руку, нащупывает в глубине его пистолет.

По крайней мере, я знаю одно, думает он. Будущее не предопределено. Оно еще только начинает формироваться под воздействием настоящего. И если глобальное будущее мне не подвластно, оно все равно наступит и перекроит весь мир, то свое личное будущее, свою собственную судьбу я вполне могу определить сам.