— Спокойной ночи…

Константину предстояло отвезти коробки с платками и рвануть на Павелецкий вокзал к Пай–Паю. Таксист с ходу развернул машину. Верной рукой, профессионально. Это было как точный, мастерский рисунок углем.

— Шеф! Минутку! — Здоровяк в клетчатой клоунской кепке поднял зажатую двумя пальцами сотенную купюру. — Тут, рядом!

— Если по пути! — Константин уже тормозил.

— Два квартала, шеф! К Лесной!..

Было действительно по дороге. Константин утопил кнопку, державшую запор замка. Здоровяк протянул сотню, просунулся на сиденье, крикнул кому–то сзади:

— Быстрее! Опаздываем!

От угла подбежал второй здоровяк — с кейсом, в такой же смешной кепке. Его двойник, сидевший с Константином, уже открывал ему дверцу.

— Давай!

Константин почувствовал, что совершил глупость. Вслед за здоровяком в машину вскочили еще двое. «Жадность фраера сгубила…» Хабиби тоже его предупреждал: «Слепой теряет палку только раз в жизни!» Таксист поднял глаза к зеркалу заднего вида и отшатнулся — со второго сиденья на него смотрел Уби. У виска торчало дуло пистолета.

— Платки с тобой? — спросил сидевший рядом. — В багажнике?

— Там.

— Подай за угол! Теперь назад!

Константин оглянулся. У угла темнел «жигуль–шестерка». Здоровяк, сидевший рядом, протянул руку:

— Ключи от багажника! Быстро!

— Сволочь! — Уби сзади врезал таксисту рукояткой пистолета по шее. — Смотри в пол!

В багажнике уже шуровали. «Жигуль–шестерка» подвинулся вплотную. Тут же подъехала еще машина. Константин, несмотря ни на что, не паниковал: нападавшие не были уголовниками.

«Обойдется…»

Хлопнула крышка багажника. Кто–то спросил:

— Может, передумаешь?

— Я уезжаю… — Константин по голосу узнал Уби. — Еду. И забираю половину…

— Билеты у тебя?

— Целое купе!

«С чем и поздравляю!..» Константин уже знал судьбу рубщика мяса. Позади с минуту–другую еще посовещались. Послышался шум отъехавшей машины. Сидевший рядом здоровяк достал сигарету, прикурил. Константин понял: «Пронесло!» Он поднял голову.

— Может, ключи отдадите?

Незнакомый мужик–азиат, стоявший у дверцы, кивнул:

— Отдадим, безусловно! Но не кажется ли тебе — сначала надо решить с людьми, которых вы сегодня кинули? Они сейчас сюда подъедут… Им тоже нужно вернуть товар! Или деньги!

На станции, в парке отстоя поездов, было тихо. Пай–Пай сидел в купе у окна, терпеливо ждал. Вор любил это состояние и ценил его в себе и в других ворах. Оно давалось далеко не каждому — углубленное терпеливое выслеживание. Свет в купе не горел. От разговоров с проводником Пай–Пай с ходу уклонился. Только ждал! В окно виден был неохватный грузовой двор. Огромная мертвая зона материальных ценностей, национального богатства, за которое никто, в сущности, не отвечал. Ни во–ровцев, ни сталкеров Пай–Пай не заметил. Застывшая картинка. Контейнеры, неподвижный луч прожектора, многотонные грузы–тяжеловесы. На крышах вытянувшихся вдоль путей пакгаузов торчали противопожарные приспособления — кирпичные щиты–брандмауэры. Пай–Пай ни на секунду не ослаблял внимания. Люди Белой чайханы появились у вагона внезапно. Мелькнул, разворачиваясь, «жигуль–шестерка», из него выскочило сразу несколько человек — русские, два азиата и среди них амбал Уби.

«Узбекская мафия!»

Уби застучал в вагон к проводнику, потом быстро прокричал что–то по–своему. Проводник громыхнул дверью, подножку открывать не стал. Приехавшие в «шестерке», кроме Уби, входить в вагон не собирались, быстро перекидали в тамбур коробки, находившиеся у них в багажнике. Минуты через четыре «жигуль» укатил, оставив в тамбуре Уби и его груз. Пай–Пай показался в купе.

— Помочь?

Не ожидая ответа, вор прошел в тамбур. Коробок было немного. Вдвоем — проводник больше не выходил — они перетащили груз в купе, в середину вагона, заложили коробки в рундуки под нижние полки. Еще несколько коробок пришлось бросить наверх, в ящик над коридором.

— Все…

Они наконец разглядели один другого. Уби выглядел жизнелюбом, это заметно было по его жирным тяжелым губам, брюшку. Пай–Пай рядом с ним казался аскетом.

— Жаль, что с нами проводник, а не проводница… — амбал причмокнул губами. — Люблю ездить, чтобы баба…

— Это да…

«А еще говорят: человек чувствует свой смертный час… — в который раз разочарованно подумал Пай–Пай. — Сейчас–то с ним все уже ясно! Овцы и те чуют — плачут, когда хозяин приходит, чтобы вести на убой!» Нож с резинкой был у него на поясе. Пай–Пай положил руку на рукоять, потянул — нож легко подался. Уби оставалось жить не больше минуты. Пай–Пай дурковато улыбнулся, мотнул головой на коробки:

— Ну что — теперь покой? До конца жизни?

— Ты что! — Амбал был уверен в том, что впереди у него масса дел, которые не переделать и за жизнь, куча забот, выяснений отношений, импортных платков, валюты, а главное, баб. — Ты что, чудак?! Это только начало.

— Считаешь?

Уби поднял голову к верхней полке — проводник застелил постели заранее.

— Конечно…

В следующую секунду Уби не стало — нож Пай–Пая почти одновременно коснулся обеих его сонных артерий.

«Все!..»

Пай–Пай закрыл за собой купе, выскользнул в тамбур, открыл дверь. Прямо напротив, в пустоте грузового двора, неожиданно показались два вохровца. Первые за этот вечер. Рядом бежала собака. Пай–Пай переждал их, спрыгнул на путь. Было самое время: примерно через час состав должны были подать на посадку. Вохровцы не оглядывались: охрана и преступники были словно на разных орбитах.

«Пора…»

На выездных воротах на проходившего не обратили внимания — тонким ручейком протекала тут за день большая людская река: шли с электричек, с контейнерной площадки, с заводов, расположенных по другую сторону линии. Убийца вышел на Дубининскую улицу. Впереди был район промышленных предприятий — пропыленный, пустынный даже в дневное время, придаток промышленной зоны, прилегавший к подъездным путям. Сзади, от Спасо–Данилова монастыря, показался трамвай — ярко освещенный порожний вагончик. Он довез Пай–Пая до привокзальной площади. Людей вокруг было уже меньше, но все равно много. Пай–Пай подошел к месту, где должен был ждать таксист, взглянул на часы.

«Успел…»

Костя должен был появиться через несколько минут, привезти оставшиеся деньги. Гонорар был отработан…

Оставив Цуканова на посту ГАИ разбираться с вьетнамцами, Игумнов погнал освобождать Качана. В тридцать шестом, несмотря на поздний час, по обыкновению шумело пьяное братство. Помощник дежурного не успевал оформлять доставленных. Только из «Цветов Галиции» пьяных понатащили не меньше десятка. Старший опер выглядел одним из наиболее отпетых — коротко остриженный, в очках, с оторванным рукавом. Качана успели обыскать, быстро обнаружили служебное удостоверение, которое перед началом пьянки он, как и младший инспектор, припрятал в нашитый под курткой тайный карман. Теперь Качан сидел отдельно, гадал, кто за ним приедет: начальник розыска или кто–то из руководства — инспекция по личному составу, а может, и помощник дежурного по управлению.

«Тогда это уже серьезно… Напился! Не смог убежать! Позволил