Снова налил – себе и теперь мне. Как же это так устроено, что ни туда, ни сюда, ни там, ни тут, и плюс еще эти древние обряды, соболезнования, расспросы, как и что… Не надо этого ничего. Если кончено, то и кончено, какого хрена?

Измучился, вот…

И еще что-то говорил, невнятно, горячечным таким полушепотом, словно самому себе.

Насчет голосов (не я один их слышал) – кто поверит? По-прежнему отвечали: нет, вышел, перезвоните, будет через столько-то… Разные все голоса, мужские и женские, теноры, дисканты, с хрипотцой, звонкие, грассирующие, растягивающие слова или, наоборот, комкающие, иногда еле слышно, иногда совсем близко, иногда с какими-то еще встревающими голосами, совсем посторонними, гудками и шумом (перегрузка линии), но вполне нормальные (с обертонами), без всякого, что он нагородил.

Траурные события всегда собирают людей (соединяют их), причем из разных мест земли, так что чему удивляться – у Б. большая родня: из Ростова, Петрозаводска, Пензы и Уфы… Приезжают, гостят некоторое время, возвращаются к себе, снова приезжают. Дело житейское. Что Б. не застать – мало ли, все сейчас так – в суете и кутерьме, пойди отлови… Вроде через два часа должен быть, а на самом деле неизвестно когда.

Заходя иногда в ту закусочную, я всякий раз почему-то надеялся, что встречу его, как в тот раз. Но – не случалось. И звонил, сам не зная почему, видимо, растревоженный той нашей неожиданной встречей и его странным состоянием. Словами его.

Нет, правда: все эти «будет» или «позвоните часа через два»… Обещания передать. И что не отзванивал. Но тут уж что говорить? Не хочет – вот и все.

А потом и вовсе перестали трубку снимать – ни голосов, ничего. Глухо. Только длинные гудки.

И его нигде нет, никто ничего не знает.

Такое, впрочем, тоже случается.

Нет человека и нет. Может, в командировке, может, переехал, не исключено, что и вообще куда-нибудь совсем далеко, за океан, например, бывали случаи. Без прощаний, никому не сообщив. В прежние времена (недоброй памяти) так даже очень часто бывало: раз – и нет человека. Куда подевался? А лет через десять-двадцать объявляется. Или не объявляется.

Кому, в конце концов, какое дело?..

1

Странно, но любое упоминание имени все обращает в прах.

Даже и сам этот дом, довольно известный, – все изжито настолько, настолько смердит литературой, что истории сквозь нее не пробиться. И к истории не пробиться, словно это уже не история, а неведомо что. А ведь сплошь на крови, на муке, на бессонных ночах, на любви-ненависти, на вере, на отчаянии, на непонимании, на надежде…

Но так убого и серо, что кажется – ничего за этим нет, только пустота, навощенный паркет, тускло мерцающая мебель, тяжкие сумрачные лифты и обшарпанные лестничные клетки. И вид на Москву-реку, на Кремль, на мост с бегущими по нему авто…

Невнятно.

Коновницын (герой, артист Дмитрий Певцов) перебирает чувства, с которыми пришел сюда (ему интересно, запоздалый такой интерес, несколько даже саркастический). Вроде музея восковых фигур. Все неживое, тусклое, архаическое, нафталином, мышами и тараканами припахивающее. И фантазии такие же, под стать. Рассказывала же одна из старух, сверстниц Розы Сергеевны (героиня, артистка Наталья Фатеева), впавшая, в отличие от нее, в старческий мистицизм, что время от времени в полночь на крыше дома появляются призраки крутых большевиков и среди них чуть ли не сам Иудушка Троцкий с главным своим рябым вислоусым оппонентом, привычно покуривающим вонючую трубку (сама видела).

Ясное дело, вислоусый, как и все его ближайшие соратники, бывал в доме. Может, к подружкам по партии или по делам, а то и просто в гости, может, и по тайному подземному ходу… Странно только, что избрали место для посмертных заседаний именно на ветреной верхотуре. Впрочем, почему странно? Как раз очень даже логично – полюбоваться на красиво подсвеченный лучами прожекторов ночной Кремль, золотящиеся купола Ивана Великого, кроваво мерцающие звезды на башнях…

Может, ностальгия мучила – как никак, а свое повластвовал, никто так долго не сидел за стенами древнего. А здесь, на крыше, под мерцающим звездным небом лучше всего тоскуется – вот он, вожделенный Кремль (красиво подсвечивают, стараются), а там, за толстыми зубчатыми стенами… Вождь. Ну да, страна мирно спит, лишь товарищ, как его (артист Роберт де Ниро), не спит – бдит, вон, видишь, окошко светится, бодрствует товарищ, как его, работает, товарищу, как его, отдыхать некогда… Никак до конца не поверить, что Он, как его (то ли Мустафа, то ли Хун Ли Юй, то ли Роберт де Ниро), сиволапый бурсак с изрытым оспой серым лицом, невысокого росточка, сподобился – повелевать гигантской (сколько там Европ?) страной, трепещущей от восторга и ужаса при одном только его имени (забыл).

Не дремлет око…

Залезть человеку в печенки – чтоб все из него выскрести, до последнего, – это конек Коновницына (Дмитрий Певцов). Расположить к себе, вопрос за вопросом, пауза, разговор ни о чем, снова вопрос, будто и не вопрос, человек сам с собой, вроде легкого бреда. Но и он тут же, пленочка в модерновом диктофоне (сам реагирует на звук, экономя пленку) крутится неслышно, микрофончик прицеплен к лацкану пиджака – удобно. Говорите-говорите, ну да, в светлое будущее верили и что без жертв этого будущего, увы, не достичь, враги не дремлют, хотят помешать, провокации устраивают. Издалека и вправду кажется диковатым, а тогда чувства были – как к врагам. Ведь те что, негодяи, делали – вставали за прошлое, противились неизбежному, вредили, мешали… Это другое.

В черном платье с высоким воротом, с гладко зачесанными назад седыми волосами и серебряной брошкой… Лицо узкое, морщинистое, с заостренными скулами… Но – будто не старуха, а просто пожилой человек. Сильно пожилой, но не старый. И вопросов не нужно. Только проверять время от времени, крутится ли лента в диктофоне (батарейки свежие заряжены, «Энерджайзер»).

…действительно верили. Жизнью своей платили. Думаете, эта квартира так уж нужна была? Вполне могли обойтись, муж отказывался, но тогда не принято было. Сказано: въезжай, и въехали. Пост обязывал. Думаете, уют наконец-то обрели? Ничего подобного! Вся эта громоздкая казенная мебель только тоску наводила. Они ее просто не замечали или старались не замечать, что было не так уж трудно – отвыкли уже от комфорта и уюта, пока мотались сначала по ссылкам, потом по фронтам, переезжая из города в город, куда назначали. Конечно, кое-кто начинал обустраиваться, по-буржуазному, занавесочки, канареечки… Некоторые драгоценностями обзаводились. Из человека это трудно вытравить. А они нет, даже когда дочь родилась, не хотели ничего менять. Революция не только не кончилась, она должна была продолжаться – человеческая природа так быстро не меняется. Если подумать, сколько веков позади, разве один год или даже пять десятилетий что-нибудь значат? А потом оказалось, что дом этот еще и несчастья приносит. Сколько выселений тут было, скольких забрали, сколькие сгинули бесследно… Не пешки ведь какие-нибудь – герои: маршалы, наркомы, министры…