– Ну куда я отсюда поеду?

– На Дальний Восток. Смотреть на океан и крабов есть.

– Каких крабов! Война кругом!

– Там нет войны. И бомб нет. И евреев не стреляют. Ты и Ванька едете со мной.

– Не морочь голову! Тут Женя, внуки, Торичкина могила, Ванечкина – куда я поеду?

– Наши победят – вернешься. Мы же не навсегда. Вы уже дотянули – доигрались, что эвакуация только морем осталась! Мама, если ты не поедешь – тебя убьют как еврейку!

– Я православная, у меня паспорт есть!

– Убивают не по паспорту, а по лицу. Мама, у нас все по нему понятно. Ну, кроме Аньки. И вообще, кто за этим шибеником будет смотреть, пока я на работе?

– В сад отдашь.

– Ага, там просто открыли дверь, взяли каравай и ждут нас! Ты представляешь, какой там наплыв беженцев и какого уровня! Сада не будет! Будешь ты.

– Ксения Ивановна, вы… вы что делаете?!

Ксения Ивановна в свои неполные двадцать четыре вела черные кассы самых дорогих ресторанов города и ежеквартально сводила их с белой бухгалтерией так, что подкопаться было невозможно. Ну а в миру продолжала работать в своем Рыбаксоюзе и на полставки в гастрономе на углу Мельницкой и Степовой, простите – Моисеенко и Мизикевича.

Ксеня стояла перед выстроенными в шеренгу пацанами из соседних дворов, теми самыми, которые ежедневно забегали за хлебом и молоком и залапывали своими грязными руками витрину с конфетами.

Она придерживала подбородком стопку рыбных консервов и, проходя по ряду, выдавала по две банки в руки.

– Дверь закройте, я занята! – прикрикнула она на товароведа.

Через минут семь пацанов с полными торбами продуктов рыбной стайкой выскользнули из подсобки и шуганули по своим дворам.

– Ты все понял? – поймала она за рукав соседского пацана.

– Ну да, тетя Ксеня. Могила! Клянусь сердцем Ленина!

Ксеня вернулась в кабинет и потянулась, выпячивая свою шикарную грудь:

– Что-то я притомилась…

К ней снова без стука влетел товаровед и громко зашептал:

– Ксения Ивановна, вас начальник вызывает.

– Что, настучал уже? Ну вместе пошли.

– Только вас.

– И ты, Игорь Иванович, тоже со мной идешь.

В кабинете сидел директор гастронома.

– Вы, ты… Вы что себе позволяете?!

– Вы о чем?

– Эти консервы и другие продукты подлежат уничтожению! Вы нас всех под расстрельную статью загоните!

– Вы понимаете, о чем сейчас говорите? – Ксения без приглашения присела, откинулась на стуле и вольготно закинула ногу на ногу.

– Первое – я их купила. Это уцененный товар, банки вздутые. Подлежат реализации по сниженной цене. Ну а куда мои покупки девать – мое дело. Второе, – обратилась она к товароведу, – Игорь Иванович, фискальный чек о покупке мною продуктов имеется?

– Да…

– Ну так какие вопросы? А попробуете донести, так проинформирую: мой свояк – лейтенант НКВД, и почему вы так уверены, что мой рапорт о твоих ведрах с водой у мешков с сахаром еще не у него? В третьих… – она сделала паузу, – Игорь Иванович, вы уже свободны, идите…

Товаровед пулей выскочил за дверь.

Она подошла к директору и склонилась над столом:

– Вы понимаете, что город сдают и оставляют людей не просто под фашистами, а на голодную смерть. Мы-то с вами уедем. А пацанва эта? А мамы их, солдатки, куда денутся? Что жрать будут? Кто их накормит? Немцы?

– Да что вы такое говорите! Есть приказ!

– Есть мозги и совесть! А есть статистика. И для, – она ткнула пальцем вверх, – …истории – мы просто цифры в сводках. Вдруг вы стали приказов бояться! Вы, который с тридцатого года здесь сидит и все проверки с зачистками пережил. Значит, колбасу с маслом списывать не страшно, а консервы с крупой – трибунал?

– Я по бумагам все оформила. Все списано и уничтожено. Никто не докажет. Дайте людям помочь. И вам спать спокойнее будет…

Ничего не оставлять врагам! За несколько дней до сдачи Одессы НКВД получил приказ уничтожить всех лошадей.

Часть государственных отправили на бойню и переработку в колбасу, но это была очень малая часть, не хватало мощностей мясокомбинатов и не работали холодильные установки, а по дымам из коптильных цехов моментально била артиллерия немцев. Через день лошадей начали расстреливать. Всех, без разбора – государственных, кооперативных, колхозных, частных…

Специальные расстрельные команды НКВД были вооружены самым новым оружием – автоматами ППШ. Они со списками шли по дворам, сбивали замки с конюшен, выводили лошадей на улицу, короткая очередь – и все кончено…

Пришли и к Гедале. Восемь человек с автоматами встали по периметру двора, а двое сноровистых мужичков в военной форме моментально свернули замок с ворот и в считаные минуты вывели его лошадей за ворота. Гедаля рванул с галереи вниз.

– Назад!! За неповиновение расстрел на месте!! Стоять!!! – крикнул командир.

Марик вцепился в старика:

– Папа, папа, прошу тебя, не надо… убьют же…

На улице прозвучала очередь, потом вторая, затем одиночный выстрел… Гедаля, обезумев, рванул что было сил, затрещала и оторвалась пола пиджака…

– Назад! Пристрелю!!! – неслось ему вслед, но он был неудержим.

За воротами, на углу Михайловской, лежали обе его лошади, его любимицы… Он подскочил к ним: – Бубочка! Бубочка! – Потом на коленях подполз к залитому кровью мерину: – Кореш? Как же так… Кореш, прости… – и, обернувшись, закричал:

– За что? За что?? За что???

А потом еще что-то гневно крикнул на идиш одному из стрелявших, сержанту, который уже прятал револьвер в кобуру…

Сержант ничего не понял, но, в бешенстве скривив губы, прорычал:

– А ты что хотел, пархатый, чтобы эти кони немцам достались! Вали в дом, а то я и тебя сейчас рядом положу! – Он потянул автомат с плеча и навел его на Гедалю.

Тот бросился вперед. Сержант успел передернуть затвор, но в последний момент передумал и, вскинув автомат, ударил убегающего Гедалю прикладом прямо в лоб.

Удар был слишком силен, и Гедаля без памяти рухнул на пыльную мостовую. Подбежали солдаты с командиром, волоком оттащили беспамятного биндюжника в арку ворот. Сережка, давно выглядывающий из дверей у самой арки, рванул за помощью во двор. Гедалю облили водой из ведра, и он пришел в себя. Командир, молоденький лейтенант, присел на корточки рядом с ним:

– Ты, старик, не серчай на сержанта, он вчера узнал, что оба его сына и дочка погибли. Они на пароходе были. Шли без прикрытия. «Мессеры», наверное, час кружили над ними, куражились, гады, били на выбор… ушли только, когда расстреляли весь боезапас. Никто не выжил. Он второй день не в себе…