– Я слышал, что скоро похороны Шейлы…

– Да.

– Теперь, когда обвинения сняты, вы можете поехать.

Я промолчал.

– Вы собираетесь присутствовать? – спросил он.

На этот раз я сказал правду:

– Не знаю.

Я не мог сидеть дома, ожидая неизвестно чего, поэтому на следующее утро отправился на работу. Казалось, все должно было валиться у меня из рук, но справлялся я на удивление неплохо. В «Дом Завета» всегда входишь, как боец на ринг, сосредоточившись на самом главном. Детям нужно отдавать все силы, меньшего они не заслуживают. Заезженная фраза, но верная. Я постарался настроиться и с головой окунулся в работу.

Ко мне подходили знакомые с соболезнованиями, я говорил положенные слова. Всё здесь, до последней мелочи, напоминало о Шейле. Я старался не думать о ней, хотя, разумеется, ни о чем не забыл и не оставил планов разобраться в том, кто ее убил, и разыскать Карли. И конечно же, найти брата. Как к этому подступиться? Я снова попытался поговорить с Кэти, однако телефонная блокада оставалась в силе. Крест нанял частного детектива для поисков Донны Уайт в компьютерах авиалиний, но он пока ничего не нашел. Оставалось только ждать.

Я записался на ночную работу. Крест присоединился ко мне, мы сели в фургон и снова погрузились во тьму. Лица детей на улице, освещенные голубоватым искусственным светом, казались плоскими, гладкими, лишенными индивидуальных черт. Когда видишь взрослого бродягу, старуху с мешками или мужчину с тележкой, сразу понимаешь, что перед тобой бездомный. С детьми и подростками из неблагополучных семей, которые бегут, спасаясь от жестокого обращения, и окунаются в мир наркомании, проституции и сумасшествия, все иначе. Они легче смешиваются с толпой, их трудно отличить от детей, просто бродящих по улицам.

Что бы ни говорилось на эту тему, бедственное положение взрослых бездомных сразу бросается в глаза. Вы можете отвернуться и пройти мимо, напоминая себе, что четвертак или доллар, которые вы им бросите, пойдет на выпивку или наркотики, но боль в душе все равно останется. Вы бросили в беде человеческое существо, и от этого никуда не деться. А дети почти невидимы, они сливаются с ночными улицами. Их можно проигнорировать, не испытав никаких неприятных ощущений.

Радио передавало что-то звонкое и ритмичное. Крест дал мне пачку телефонных карточек. Мы остановились на авеню Эй, в районе, известном своими героиновыми притонами. Я видел запавшие глаза, набухшие, исколотые вены. Началась обычная работа. Мы разговаривали, убеждали, слушали…

В четыре утра мы снова сели в фургон. Крест посмотрел в окно. Детей стало даже больше. Казалось, их порождает сама улица. Друг с другом мы последние несколько часов почти не общались.

– Надо съездить на похороны, – сказал Крест.

Я промолчал, боясь, что голос подведет меня.

– Ты когда-нибудь был здесь с ней? – продолжал он. – Видел ее лицо, когда она работала с детьми?

Я видел. И понимал, что Крест имеет в виду.

– Это нельзя подделать, Уилл.

– Хотелось бы верить.

– Тебе было хорошо с ней?

– Я чувствовал себя счастливейшим человеком на свете.

Он кивнул:

– Это тоже не очень-то подделаешь.

– Тогда как все объяснить?

– Не знаю. – Крест включил зажигание. – Мы слишком полагаемся на свои головы. Неплохо бы иногда вспоминать и о сердце.

Я нахмурился.

– Звучит красиво, но я не уверен, что в этом есть какой-то смысл.

– Давай сформулируем это так: мы едем, чтобы почтить память той Шейлы, которую мы знали.

– Даже если все было ложью?

– Даже. Но возможно, мы что-то и узнаем. Лучше поймем то, что произошло здесь.

– Разве не ты сказал, что нам может не понравиться то, что мы узнаем?

– И в самом деле. – Крест поднял брови. – Какой же я молодец!

Я улыбнулся.

– Это наш долг перед ней, Уилл. Перед ее памятью.

Он был прав. Надо довести дело до конца. Остались вопросы, на которые еще предстоит найти ответы. Может быть, кто-то из приглашенных на похороны что-то подскажет… Да и сам процесс прощания с фальшивой возлюбленной поможет мне прийти в себя. Хотя вряд ли… Но и попробовать, пожалуй, стоит.

– Опять же нельзя забывать о Карли. – Крест кивнул в сторону улицы. – Главное – спасать детей, разве не так?

– Точно. – Я повернулся к нему. – Кстати, о детях…

Выражение лица его трудно было разобрать – Крест часто носил ночью темные очки, – но его руки крепче сжали руль.

– Крест…

– Мы сейчас говорим о вас с Шейлой, – сухо сказал он.

– Это все в прошлом. Что бы мы ни узнали, ничего не изменится.

– Все равно, давай сосредоточимся на чем-нибудь одном, ладно?

– Нет, – упрямо сказал я. – Дружба есть дружба. Она работает в обе стороны.

Крест покачал головой. Мы ехали молча. Я смотрел на его рябое небритое лицо. Он жевал нижнюю губу, татуировка на лбу потемнела.

– Я не говорил Ванде… – начал он.

– Что у тебя есть ребенок?

– Сын…

– Где он сейчас?

Крест почесал подбородок. Рука его дрожала.

– Ему еще не было четырех, когда его похоронили.

Я закрыл глаза.

– Его звали Майкл. Я им совсем не интересовался, да и видел-то всего раза два. Он жил с матерью, семнадцатилетней наркоманкой. Ей нельзя было доверить даже собаку. Как-то раз она обкололась и въехала в грузовик. Оба погибли. Я до сих пор не знаю, было это самоубийством или нет.

– Извини, – неловко сказал я.

– Ему сейчас был бы двадцать один.

Я не мог найти подходящих слов.

– Это было давно, ты сам был еще ребенком.

– Не пытайся все объяснить, Уилл.

– Я и не пытаюсь. Просто… – Я не знал, как выразиться. – Если бы у меня был ребенок, я попросил бы тебя стать его крестным отцом… И опекуном, если бы со мной что-то случилось. И не только потому, что мы друзья, а в своих собственных интересах, ради своего ребенка…

Он молча вел машину.

– Некоторые вещи нельзя простить.

– Ты не убивал его, Крест.

– Ну да, конечно, я тут ни при чем.

Мы остановились перед светофором. Крест включил радио. Какая-то компания рекламировала новое чудодейственное лекарство. Он раздраженно ткнул пальцем в кнопку – радио замолчало. Облокотившись на рулевое колесо, Крест продолжал:

– Я нахожу на улицах детей и пытаюсь их спасти. Мне кажется, что чем больше я их спасу, тем лучше будет Майклу. Может быть, я смогу каким-то образом спасти и его. – Он снял очки. Голос его стал тверже. – Но одно я знаю точно. И всегда знал: что бы я ни делал, сам я спасения не заслуживаю.