Наконец последний из желающих засвидетельствовать свое почтение попрощался и направился в гардероб. Дэвис пошел к лифтам. Он ехал с каким-то лысоватым типом, совершенно пьяным. Дэвис обратил внимание, что, судя по табличке на лацкане пиджака, тот участвовал в какой-то другой конференции. Он стоял, прислонившись к противоположной стене лифта, и даже не мог выговорить, какой ему нужен этаж. Раздраженный, Дэвис вышел на четырнадцатом, а когда тот тип попытался увязаться за ним, втолкнул его обратно в кабину лифта и нажал ладонью сразу несколько кнопок.

Дэвису пришлось не один раз повернуть по стрелочкам на табличках, прежде чем он нашел свой номер. Он вставил магнитный ключ в вертикальную щель и толкнул дверь. В комнате было тихо, и он подумал, что она наверняка свернулась калачиком в кресле у торшера и читает одну из трех книжек в мягкой обложке, которые взяла с собой в путешествие на полтора дня. Но лампа горела только в прихожей, освещая тусклым светом их номер. Он осторожно вошел и обнаружил, что она уже спит. Тогда он пробрался в огромную ванную комнату, снял темно-серый костюм, почистил зубы и провел влажной рукой по седым волосам.

— Как все прошло? — спросила Джоан.

Ей были смешны и трогательны его неуклюжие попытки не потревожить ее сон. Но он продолжал в том же духе: просеменил на цыпочках до кровати, юркнул под одеяло и натянул его по самый подбородок, стараясь не выпустить тепло наружу.

— Нормально. Еще одна проповедь для новообращенных, — ответил он шепотом.

— М-м. Это хорошо. Новообращенные по крайней мере не станут в тебя стрелять. — И дня не проходило, чтобы Джоан не намекнула на его давнишнее ранение, но, по негласному уговору, никогда не касалась смерти Джеки. Раньше они постоянно говорили об Анне Кэт, но теперь ее имя звучало все реже и реже. Дэвис наконец-то перестал чувствовать необходимость доказывать Джоан, что помнит о дочери.

Джоан ушла из клиники вслед за Дэвисом и открыла собственный кабинет при Северо-западном госпитале. Одна за другой разрешались юридические проблемы Дэвиса, а их отношения становились все более близкими, и в конце прошлого года они поженились. Поначалу Джоан беспокоилась, что дурная слава мужа отпугнет ее пациентов, а точнее, их родителей, но вскоре обнаружила, как в свое время Дэвис, что людей перестала волновать разница между дурной и доброй славой. Конечно, ярые противники клонирования по-прежнему прочили адское пламя любому, кто вверит здоровье своих детей жене Дэвиса Мура, но количество пациентов у нее, пожалуй, увеличилось с тех пор, как она поменяла фамилию Бертон на Бертон-Мур.

Она приобняла его одной рукой, другой погладила висок. Он улыбнулся, повернулся на бок, и они поцеловались. К его удивлению, она была нагая — хотя обычно спала в длинной майке. Глаза быстро приспособились к темноте, он замер над самым ее лицом, дождался, пока она улыбнется. Его приводило в восторг, что она так близко, и ее можно касаться, и целовать, и любить. Решение пожениться они приняли как бы мимоходом, словно речь шла о том, чтобы провести выходные в домике у озера, и его до сих пор поражало: она отвечала ему той же страстностью по ночам. Она, такая прекрасная, и умная, и добрая, и моложе его на десять лет, ему, опозоренному, эгоистичному, старому, обремененному ужасно закончившимся первым браком. Непостижимо!

Она смотрела ему в глаза. Был момент, еще до того, как они сошлись, когда ей показалось, что она потеряла его навсегда. Он так зациклился на убийце Анны Кэт, что стал совсем как склад с пустыми коробками: ничего там не лежит, а места нет. Она подыгрывала ему, стремясь не только защитить Джастина и самого Дэвиса от его безумия, но и для того, чтобы быть с ним рядом, делить с ним единственную его заботу. Ее любовь к этому человеку словно хранилась в запертом ящике. Она почти не надеялась на взаимность и несколько раз пробовала встречаться с другими мужчинами, но неизменно возвращалась к своей неосуществленной мечте — мечте о счастливой жизни с Дэвисом Муром.

Она еще могла иметь детей — Дэвис ведь помог несчетному числу женщин постарше Джоан, — но она понимала, что заводить разговор о ребенке будет неправильно: он только начал свыкаться с мыслью о том, что Анны Кэт нет. Если Дэвис будет принадлежать ей — весь, без остатка, — большего и желать нельзя, думала Джоан.

Позже, когда они крепко заснули в объятиях друг друга, им обоим приснился кошмар, в котором они теряли друг друга.

Когда Дэвис Мур втолкнул Микки Педанта обратно в лифт, Микки стоило огромных усилий не рассмеяться, не схватить Мура за руку, не выкрикнуть ему вслед, продолжая придерживаться роли пьяного, какое-нибудь оскорбление. Все-таки он превозмог себя, молча качнулся, отступил назад, проводил взглядом закрывающиеся двери и почувствовал чуть заметный рывок — это лифт поехал вверх. Микки считал, что Мур — богомерзкий человек, что он чинит препоны исполнению Божьей воли, и уже однажды стрелял в доктора за это. Все последующие годы Микки несколько досадовал, что так и не убил Дэвиса Мура, не завалил его точным попаданием в голову, как собирался. Вообще-то Микки редко промахивался. Иногда у него бывали случайные жертвы — косвенный ущерб, так сказать, — но он крайне редко промахивался, приговорив очередного врача к смерти.

Иногда он мечтал о второй попытке. Может, когда-нибудь, когда его миссия будет закончена, он сможет заняться исправлением ошибок. Другой на его месте спокойно продолжал бы свое дело, но только не Микки: тот неточный выстрел в Дэвиса Мура был темным пятном на его страшной репутации, и это раздражало.

Однако он приехал сюда не из-за Мура. Мур по крайней мере оставил практику, к тому же, хотя публичные выступления делали его вполне законной мишенью, этот бывший доктор стал в последнее время слишком уж популярной личностью. Если пристрелить его теперь, от этого будет больше вреда, чем пользы. Цель Микки — превращать докторов в покойников, а вовсе не в мучеников.

Мур нажал на кнопки всей ладонью, так что двери открывались и закрывались четыре раза, прежде чем Микки доехал до нужного ему двадцать второго этажа. Он вышел из лифта и побрел по коридору, шатаясь, цепляя ногой за ногу, продолжая изображать пьяного (вокруг не было ни души, зато были камеры службы безопасности), и добрел таким манером до комнаты 2240. В кармане у него лежал подарок от Гарольда Деверо.

Филипп советовал ему не появляться на конференции Калифорнийской ассоциации. Там могло оказаться слишком много людей, видевших и запомнивших его на месте предыдущей операции. Учитывая, каким напряженным был график Микки в последние четыре года, там, в зале, набралось бы десятка два человек — докторов и лабораторных крыс, кому его лицо могло показаться знакомым. Другой вопрос, смогли бы они связать его со стрельбой, взрывами или каким-то актом устрашения. В любом случае Микки было на это наплевать. Он и не собирался появляться на собраниях Ассоциации. «Рука Господа» больше не решала за него, что делать и как делать. Он заслужил право самому выбирать себе жертву и просчитывать степень риска. Он был уже на девяносто процентов уверен, что отправится в Палм-Спрингс, когда пришел конверт от Гарольда Деверо.