За дверями зала для прослушиваний «Четверке-Х» было наплевать, с помощью каких слов их пропустили, они были слишком заняты тем, что скакали вместе с Кили и все вместе благодарили Бога за то, что он позволил им сделать огромный скачок прочь от их адского существования.

Следующими на прослушивание пришли Грэм и Миллисент.

— Привет, я Миллисент, — сказала Миллисент, проведя в комнату Грэма.

— А я Грэм, — сказал Грэм.

— А вместе мы Грэм и Миллисент.

Миллисент объявила, что они хотели бы спеть песню «Bright Eyes» (которую им посоветовала Челси, хотя идея исходила от Кельвина).

— Хорошая песня, — сказал Кельвин с серьезным видом. — Хороший выбор.

Берилл незаметно выдергивала из носа волоски и, когда они запели, заплакала настоящими слезами.

Миллисент пела хорошо, а Грэм плохо. Однако только не для Кельвина, который, как обычно, не собирался позволить действительности встать на пути хорошей истории, особенно придуманной им истории.

— Знаете что? — сказал Кельвин, снова играя роль прямолинейного идеалиста. — Для дуэта это было отличное исполнение соло.

Молодая пара молча стояла в замешательстве, ожидая разъяснений.

— Миллисент? — спросил Кельвин. — В чем, по-твоему, заключается твой вклад в дуэт?

— Ну, я…

— Я тебе скажу, — сказал Кельвин. — Пока что ни в чем. У Грэма есть голос, а у тебя нет, вот и все. Он певец, а ты пассажир, Миллисент, и я думаю, что ты тоже это знаешь. Он ведет тебя за собой, Миллисент. Нет, он не ведет тебя, ты недостаточно хороша для этого. Он тебя тянет. Сейчас Грэм тянет тебя за собой. Что ты чувствуешь, Миллисент? Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы тебя тянули? Ты не можешь не понимать, что тормозишь его.

Миллисент не ответила. У нее было такое лицо, что стало ясно: услышанное было хуже удара, и она просто не в состоянии ответить. Ее очевидно тошнило от ужаса.

— А что ты чувствуешь, Грэм? — спросил Кельвин. — Ты певец, и ты поешь с человеком, который не умеет петь. Это портит твое выступление. Что ты чувствуешь?

Грэм тоже не мог найти слов для ответа. Молодая пара, молодые любовники, застыли от ужаса, словно стали свидетелями трагедии. Хотя отчасти так оно и было.

— Хорошо! — крикнул Кельвин, снова приняв деловой вид. — Я проведу вас в следующий тур из-за Грэма, и только из-за Грэма, вот и все. Родни?

— Я согласен, — сказал Родни, знающий, что от него ожидается. — У Грэма есть голос. У него есть талант.

— Берилл? — снова поторопил Кельвин.

— Да, — прохрипела Берилл, отвечая на реплику Кельвина. — Я скажу «да», но только из-за Грэма и его прекрасного рок-н-рольного голоса. Ты такой сексуальный, Грэм, и у тебя такой голос!

— Хорошо, — все так же жестко сказал Кельвин. — Вы в следующем туре. У вас будет еще один шанс, и вот что я скажу тебе, Миллисент: начинай работать, девочка. Начинай работать так, как никогда в жизни. Начинай работать и учиться, расти, и еще раз расти, учись и работай, потому что все зависит от тебя. Только ты стоишь на пути Грэма, его карьера — в твоих руках, и, если ты не приведешь себя в порядок, ты утянешь его на дно.

После этих слов трясущихся Грэма и Миллисент выпроводили из комнаты.

— Боже, вот это да, — сказала Берилл после того, как они ушли. — Ты был великолепен.

— Проблема в том, — сказал Родни, — что на самом деле это она певица, а не он.

— Да, да, Родни, я знаю, что она поет лучше! Ради всего святого, это наш третий сезон вместе, ты что, еще ничего не понял? Эти люди — то, что мы им говорим, как мы их монтируем. Если мы смотрим на этого слепого бедолагу, слушаем его невыразительный, хриплый, хреновый голосок и говорим, что у него голос как у молодого Джеймса Брауна, значит, у него действительно голос молодого Джеймса Брауна. Видит бог, я потерял счет случаям, когда Берилл говорила какой-нибудь барменше с отвислыми грудями, что предпочитает ее исполнение «My Heart Will Go On» исполнению Селин. Иногда даже меня корежит. Сколько раз можно тебе повторять: пение не имеет значения! Пожалуйста, попытайся это запомнить.

За дверями зала для прослушиваний Кили встретила Грэма и Миллисент, задыхаясь от предвкушения.

— Получилось? Вы прошли? — спросила она.

— Да, мы прошли, — сказала Миллисент и расплакалась.

— Детка, детка, детка, — сказала Кили. — Детка!

Кили обняла Миллисент, и та рассказала ей, что произошло.

— Я немедленно ухожу! — говорила она. — Я ни за что не встану на пути Грэма. Кельвин с таким же успехом мог бы сказать, что я не хочу, чтобы Грэм прославился без меня.

Глядя из-за камеры, которая застыла в нескольких дюймах от смущенного лица Миллисент, Челси отметила временной код. Последнее предложение, вырванное из контекста, было бомбой. «Я не хочу, чтобы Грэм прославился без меня». Если девушку когда-то и подводили собственные слова… Это предложение, проигранное до, после и, если получится, во время рекламных пауз, уничтожит маленькую хористку и мисс «прилежание».

Дальше была группа «Парень», рок-н-рольный ансамбль, выступающий на свадьбах и вечеринках. Четверо симпатичных парней лет тридцати скромно объяснили судьям, что они отработали положенное в рок-н-ролле во всех барах на магистралях M1 и М6 (вместе со своими старыми, видавшими виды гитарами) и полагали, что это их последний шанс сыграть по-крупному.

— Это наш последний залп, Кельвин, — объяснил один парень.

— Мы пришли сюда, чтобы сбацать, — добавил другой. — И именно это мы и собираемся сделать.

— Эй, хватит уже болтать, — сказал первый парень, — и давайте споем!

Берилл восторженно вскрикнула, Кельвин улыбнулся, и группа «Парень» исполнила «Stand By Me» душераздирающе слезливо, в четыре голоса, причем к концу песни их лица до такой степени исказились от боли и нахлынувших чувств, что создалось впечатление, будто они не поют, а мучаются от тяжелой болезни.

Когда все закончилось, Берилл заговорила первая.

— Ребята, — сказала она, — это было потрясающе. Вы знаете меня, я старая рокерша, и единственное, что я могу сказать, — вы просто класс! Вы просто класс, РЕБЯТА! Вы сделали эту песню. Это было потрясающе.

— Это трудная песня, — добавил Родни, пытаясь выглядеть умным человеком, которому трудно угодить. — «Stand By Me» — очень трудная для исполнения песня. Это совсем не простая песня. Это трудная песня, но вы ее сделали.

Родни занимал центральное кресло, на время приняв на себя роль лидера команды. Изредка его и Берилл пересаживали на это место, ибо Кельвин таким образом пытался создать иллюзию равенства между судьями.