— Мне не было нужды заставлять себя прощать Марти. Нет, я хотела его простить. И для меня это означало нечто гораздо большее, чем просто желание сохранить его или свою роль в «Полете с шампанским». Это означало сохранить свой взгляд на порядок вещей, мистер Уокер. Или на установление приоритетов, — почти интимно прошептала Бонни, а затем с удивившим меня жаром добавила: — Это означало желание просыпаться по утрам, желание дышать полной грудью. Это означало желание жить, мистер Уокер. Просто быть рядом с Марти и работать в его фильме. И пока он предоставляет мне такие возможности, я ими пользуюсь. Я хватаюсь за них. Вот такие дела. Как я уже говорила, все очень просто.

Я видел, как она старается проглотить комок в горле. И она выглядела такой ранимой, такой уязвимой, несмотря на идеальную грудь и скульптурные бедра, обтянутые кашемировым платьем.

— Неважно, кто из них первым начал. Неважно, кто из них виноват. Я просто больше не хочу ее видеть, — сказала Бонни.

Она сидела с поникшей головой, будто ее ударили, и, сплетая и расплетая руки, смотрела невидящими глазами на ковер на полу.

Я не ответил ей, и никакая сила в мире не могла меня заставить заговорить. Но я понял то, что она просила меня понять. Мне неприятно было смотреть на все, что произошло, ее глазами, но она не оставила мне выбора. И я не мог ей солгать. Я прекрасно понимал, что она имела в виду.

Когда Алекс попытался объяснить положение дел, я был точно глухой и не слышал его. Но она все расставила по своим местам.

У меня возникло странное ощущение, что с течением времени, когда я начну стареть и за спиной будет оставаться все больше проигранных битв, но все меньше вещей будет действительно волновать меня, я гораздо лучше смогу понять произошедшее.

Тем не менее я смотрел на Бонни без сострадания. И моя преданность Белинде ничуть не поколебалась. Господи, ей было всего пятнадцать, когда все случилось. Что она могла понимать!

Я даже не пытался осмыслить разговор с Бонни. Я просто представил себе, как еду по шоссе в Кармел и, приехав рано утром в свой коттедж, нахожу там Белинду.

И я снова испугался за свою маленькую девочку, она вдруг показалась мне как никогда одинокой. На душе вдруг стало еще тяжелее. И мне ужасно хотелось защитить Белинду от боли и отчаяния, царящих здесь, в комнате ее матери. Может быть, впервые с того момента, как я увидел Белинду, я наконец понял ее. Действительно понял.

Мне стало понятно, почему она наотрез отказывалась говорить о прошлом. И, как правильно сказала ее мать, неважно, кто из них начал первым, и неважно, кто из них виноват. То, что произошло, стало настоящей катастрофой и для дочери, и для матери, но только один Бог знает всю глубину их страданий.

Но мы с Бонни еще не закончили. Об этом не могло быть и речи. А как бы мне хотелось просто взять и уйти. Будь я проклят, если буду плясать под дудку избалованной дамочки! Она вела темную и непростую игру под стать себе.

— А что, если вам поговорить с Белиндой прямо сейчас? — предложил я, но так и не понял, слышала она меня или нет. — Я могу привезти ее сюда.

— Хватит, я сыта ею по горло, — ответила Бонни.

В комнате повисла тягостная тишина. Слышны были только шум машин на улице да звуки музыки, которую исполнял оркестр в холле.

— Мисс Бланшар, она же ваша дочь!

— Нет, мистер Уокер. Теперь вы возьмете на себя заботу о ней! — И словно выйдя из ступора, Бонни подняла на меня покрасневшие глаза.

— А что, если вы ей нужны? Очень нужны?

— Слишком поздно, мистер Уокер. Слишком поздно, — покачала головой Бонни, тем самым дав мне понять, что спорить бесполезно.

— Ну, тогда я не могу сделать то, о чем вы меня просите, — произнес я, в свою очередь давая понять, что и со мной спорить бесполезно. — Мне не нравится, когда меня шантажируют. Я не собираюсь сотрудничать с вами.

Бонни снова застыла и, чувствуя свою беспомощность, замолчала.

— Что это меняет, мистер Уокер? — спросила Бонни. — Никто не собирается идти в полицию. Вы ведь все прекрасно понимаете. Но если она опять убежит, тогда сразу же звоните мне. Вы способны сделать для меня хоть такую малость?

— Но что, если вы все же ошибаетесь…

— Увезите ее отсюда куда-нибудь подальше, мистер Уокер! Туда, где никто не найдет ни ее, ни картин, для которых она позировала. Уйдите с ней в тень. Два или три года — не имеет значения. А затем вы оба можете поступать, как вам заблагорассудится. Я не собираюсь использовать против вас негативы. Неужели вы не понимаете!

— Тогда, мисс Бланшар, если не возражаете, я заберу их прямо сейчас, — сказал я, поднявшись со стула.

Бонни даже не шелохнулась. Она смотрела на меня и словно не понимала, кто я такой, не говоря уже о том, что я собираюсь делать.

— Не беспокойтесь, я сам возьму, — произнес я и достал из ее сумочки конверт с фотографиями.

Я тщательно проверил содержание конверта. Все на месте. Тогда я пересчитал негативы. Потом поднес один к свету. «Художник и натурщица». Хорошо. Я заглянул в сумочку. Щетка для волос, кошелек, кредитки, косметика. Кроме негативов, ничего моего.

— Вы еще та шантажистка, мисс Бланшар, — заметил я. — Ваши головорезы еще что-нибудь у меня взяли?

Бонни молча смотрела на меня и еле заметно улыбалась, хотя, возможно, мне и показалось. Ее неподвижное лицо каким-то непонятным образом постоянно менялось. Затем она медленно встала, но, похоже, забыла, что собиралась сделать. Вид у нее был какой-то потерянный.

Я даже протянул руку, чтобы успокоить ее, но она проскользнула мимо меня и села за письменный стол у окна от пола до потолка. Она наклонилась над столом, опершись на левый локоть, и стала что-то писать на бумаге с эмблемой отеля.

— Здесь мой домашний адрес и номер моего личного телефона, — сказала она, протягивая мне листок. — Если вдруг что-то не заладится или произойдет какое-нибудь чепэ, позвоните мне. Я сама подойду к телефону. Лично я, а не шестерка со студии или мой дорогой братец, который полагает, что я не знаю, сколько будет дважды два. Если она сбежит, звоните мне в любое время дня и ночи.

— Поговорите с ней.

— И насчет моего дорогого братца. Вы там с ним поосторожнее.

— Он что, не знает, где она сейчас?

— Нет, — покачала головой Бонни. — Но поисков ни за что не бросит. Хочет посадить ее под замок, пока ей не стукнет двадцать один.

— И ради чьего блага: вашего или ее?

— Полагаю, ради нашего общего блага. Дай я ему волю, он бы и Марти посадил под замок.

— Это успокаивает, — произнес я.

— Разве, мистер Уокер? Как думаете, что он с вами сделает, если узнает?

— Но он ведь тоже, как и вы, хочет, чтобы все было шито-крыто. Так ведь? Никакой полиции и, боже упаси, никаких репортеров.