Бальк выпустил из рук обмякшее тело гауптфельдфебеля, переполз через него и попытался перелезть через борт. Потому что по обшивке бронетранспортера загрохотало и левый борт, у которого он лежал, буквально распахнулся десятком пробоин, в каждую из которых мог свободно пролезть палец. Очередь крупнокалиберного пулемета прошла чуть выше, потому что он в это время наклонился к убитому взводному. Его чудом не задело. Сразу несколько человек с криками и стонами упали на днище, забились, придерживая обрубки рук и ног, заливая тесное пространство кровью. Запахло дымом. Бальк понял, что бронетранспортер стоит. Не дожидаясь следующей очереди, он с силой рванул свое тело вверх, в снежное крошево. Ударился затылком о дорогу, перевернулся и вскочил на ноги. Надо было как можно дальше успеть отбежать от разгоравшегося бронетранспортера. «Гроб» есть «гроб», не зря его так прозвали. Он сделал несколько шагов к обочине, снова прыгнул. Все движения его состояли из прыжков, которые заканчивались попытками прижаться к земле, к затоптанному снегу так, чтобы все пули и осколки, сбивающие с ног его товарищей справа и слева, пролетели мимо.

Бальк уже лежал в придорожном кювете, прикрывая винтовкой голову, когда по броневым листам «гроба» забарабанила следующая очередь крупнокалиберных пуль. Те, кто остался в кузове в надежде переждать обстрел, остались там навсегда. Вдобавок ко всему головной «Т-III» начал лихорадочно маневрировать, резко сдал назад, и под его гусеницами оказались несколько человек, выпрыгнувших из бронетранспортера сразу, как только первые пули попали в его мотор. Бальк и еще двое солдат кинулись их спасать. Бальк ухватил за руку, торчавшую из-под гусеницы. Это была еще живая рука еще живого человека. Он машинально потянул ее на себя. Упал, скользя в рыхлом сыром снегу. Потом отпустил руку. Но рука не отпускала его. Он разжал пальцы, схватил винтовку и начал изо всех сил колотить затыльником приклада в угол приплюснутой башни. Рука в это время вцепилась в его куртку и тащила к себе, под гусеницы. Гусеницы тоже дрожали, как живые, и с них осыпался снег. Вверху звякнули створки люка. Танк дернулся вперед. И рука, державшая куртку Балька, упала на снег. Пальцы разжались. Они были мертвы. Но в кровавом снегу, на дне кювета, среди искромсанной одежды, искореженных винтовок и раздавленных стальных шлемов, еще долго шевелилась живая плоть.

Бальк отпрянул в ужасе в сторону. Он кинулся в лес и залег под деревом. Расчехлил саперную лопату и начал лихорадочно выбрасывать из-под себя снег, мерзлую полусгнившую листву, обрубки моха. Дальше шла мерзлая земля. Но и она не остановила усилий Балька. Через минуту-другую он прорубил мерзлый панцирь и начал углубляться. Все складывалось не так уж плохо, подумал он, чувствуя, как его мокрое от горячего пота тело все глубже и надежней погружается в землю. Время от времени он смотрел на дорогу. Там и там лежали убитые. Кричали, швыряясь кровавым снегом, раненые. Многим из них уже нельзя было помочь, они агонизировали. Их становилось все больше. Над головой с воем пронеслась фиолетовая трасса бронебойной болванки и исчезла в глубине леса, рубя все на своем пути. В следующее мгновение сразу две такие трассы ударили в корпус головного танка. Все это время «Т-III» маневрировал на дороге и посылал снаряд за снарядом в сторону лесной сторожки, откуда вели огонь русские. Одна из бронебойных болванок со скрежетом отрикошетила от башни танка и ударилась в снег буквально в трех метрах от окопа Балька. А другая снопом электросварки вспыхнула под орудийной маской. Танк сразу задымил, а через мгновение в распахнутые створки люка полыхнуло пламя. Никто из экипажа не выбрался из горящей машины. Вскоре внутри танка начал взрываться боекомплект. От взрывов, сотрясавших его изнутри, танк подпрыгивал, как будто механик-водитель его был еще жив и пытался совершить какой-то необходимый, спасительный маневр.

Иваны подкараулили их на отсечной позиции. Они успели приготовить оборону и основательно окопаться. Колонна оказалась под огнем на марше. Никто не послушал гауптмана Фитца, что нужна разведка. Контратакой командовал офицер из танкового батальона. Он рассчитывал догнать иванов в пути и ударить им в спину. Вот к чему это привело.

Бальк так и не отыскал свой взвод. Или то, что от него осталось. Его включили в сводный взвод, дали винтовку, две горсти патронов и пару гранат. Во взводе были такие же, как и он, чудом выбравшиеся из окружения.

И тут на дороге Бальк увидел своего ротного. Старик вел группу солдат. В руках он сжимал «МП40», что-то кричал и стрелял в сторону русских окопов. Постепенно вокруг него собиралось все больше и больше солдат и все они продвигались вперед, к придорожному кювету. Там, в кювете, уже залегли пулеметчики, готовя к бою Schpandeu.

Бальку стало вдруг не по себе. Там, на той стороне дороги, командир роты гауптман Фитц и десяток солдат их роты, среди которых, возможно, есть кто-то из взвода фельдфебеля Гейнце, пытаются организовать оборону, а он здесь, в лесу, окопался и наблюдает за происходящим почти со стороны. Он подтянул к себе винтовку, лег на спину и проверил затвор и магазин. Винтовка работала исправно. Он вскочил на ноги и, делая зигзаги, чтобы стрелявшие по опушке березняка, не могли в него прицелиться, побежал к дороге.

– Сынок, ты тоже здесь, – сказал ротный, когда Бальк упал в снег рядом с гауптманом Фитцем. – А я тебя уже вычеркнул из списочного состава роты. После этого у тебя есть шансы дожить до лучших времен.

Старик клевал носом. С ним происходило что-то неладное. Больше суток не спал. Но засыпать под огнем русских пулеметов… Бальк посмотрел на ротного. Из рукава его замызганной куртки на снег стекала струйка крови.

– Герр гауптман, вы ранены? Герр гауптман?

Старик открыл глаза. Это были глаза усталого больного человека.

– Фузилер Бальк, – прохрипел ротный, – я приказываю вам занять позицию и вести огонь!

Бальк выполнил приказ гауптмана Фитца. Он расстрелял обойму, целясь над снежной кромкой. Пули одна за другой улетали в сторону леса. До русских окопов было метров сто. А может, всего пятьдесят. Белое пространство поля и не прекращающийся снегопад словно деформировали пространство, и определить более или менее точно расстояние до того или иного ориентира стало почти невозможно. Целей он не видел. Никакого движения там, в лесу, куда стрелял и он, и его товарищи, тоже не видел. Только вспышки. Выполнив приказ, он закинул винтовку за спину, схватил ротного за ремни и потащил его к дороге. На четвереньках он выбрался из кювета. И тут с ужасом обнаружил, что пулеметы иванов плотно простреливают весь участок дороги от поворота, где горел головной танк, до второго бронетранспортера, который яростно вел огонь из турельного пулемета, поддерживая залегших в кювете. Он пополз по дну кювета и вскоре поравнялся со вторым бронетранспортером. Но здесь огонь казался еще более интенсивным. За гусеницами и колесами «гроба» лежали солдаты с нашивками незнакомой дивизии и вели огонь через его голову. Среди них были и раненые, и убитые. И никто им не помогал. Бальк пополз дальше.

Пули не могли причинить вреда ни ему, ни ротному. Они пролетали намного выше, на расстоянии вытянутой руки. А это все равно, что если бы огонь велся по позициям соседней роты. Тело гауптмана Фитца совсем обмякло, и Бальк не знал, жив ли он вообще. Если ротный умер, его все равно надо вытаскивать. Иваны могут атаковать, и тогда тело старика останется здесь, в кювете. И когда начнут разбираться, как же такое случилось, выяснится, что тело офицера бросил он, фузилер Бальк.