Дороги-то было — десяток шагов между соседними юртами, но обычаи гостеприимства были святы для царевича. Ополоснув руки, Аэши немедленно отправил в рот изрядный кусок сочного, поджаристого мяса, обмакнув его в жирную подливу. С ласковой завистью покосился на Эртхиа.

— Вот будет у тебя полная юрта жен!

Ханнар, вздернув подбородок, отрезала:

— На одну меньше, чем ты думаешь.

Аэши мало не поперхнулся, покосившись на Эртхиа. Тот с досадой покачал головой.

— Не собираюсь я жениться на этих девушках. Мне одной жены хватает, — вырвалось у него так искренне, что Аэши нечаянно проглотил непрожеванный кусок и отвел глаза.

— Нельзя отказывать, — серьезно возразил Ханис. — Это предложение почетное. Скажи, Урмджин.

Аэши-Урмджин пожал плечами: он знал об обычаях родного племени немногим больше своего бывшего хозяина. Все же кивнул головой, не глядя в сторону Ханнар.

— Честь для воина, когда родители девушки сами предлагают ее в жены. Тем более вожди племен.

— С чего бы? — растерянно пожал плечами Эртхиа. — Я этой чести не просил.

И опасливо покосился на Ханнар. Та, холодно улыбаясь, с расстановкой произнесла:

— Эртхиа ан-Эртхабадр может взять себе столько жен, сколько поместится в его доме, как это принято у хайардов. Хоть он и клялся мне, что жена у него будет одна. Но ведь это клятва хайарда…

— Где же это у моего брата жена? — возмущенно отозвалась Атхафанама от порога. — Где же эта женщина, которая заботится о нем, о его доме, одежде и пище? Утром еще эта юрта была не юрта, а загон для скота! Я, как последняя рабыня, должна трудиться день и ночь, и везде успеть, и приготовить, и постирать, и накормить, и постелить, и воды принести… У меня — вот! — свой муж есть, о нем забочусь. Я такая же царевна, как ты! Не будь у моего брата жены, слова бы не сказала, — начала было оправдываться Атхафанама, но передернула плечами, высоко подняла голову и гневно закончила: — Почему бы ему не взять еще жен, чтобы заботились о нем?!

Ханис, из последних сил пряча улыбку, поднялся и взял Атхафанаму за руку, усадил перед скатертью. Все молчали. Ханнар зло кусала губы, глядя в пол. Эртхиа снова накрыл ладонью ее дрожащие пальцы. И поднял глаза на Аэши.

Аэши с готовностью встретил его взгляд. То, что помнили они оба друг о друге, встало на мгновение между ними, подобно картине, вышитой на прозрачном шелке: видели они оба и картину, и сквозь нее — друг друга…

…Мальчик лет шести заблудился на ночной половине дворца. Он брел спотыкаясь, то и дело выдергивая из-под ног подол длинной рубашки, в полутемных коридорах. Душный запах горелого масла и благовоний тошно кружил голову. Стены вокруг были каменными. Мальчик уже знал, что кулаки и зубы против них бессильны. Он часто всхлипывал, но не замечал этого, как не замечал крупной дрожи, сотрясавшей тело.

Он был мал ростом, но сложен крепко, и выступающие скулы его круглого лица украшал темный степной румянец. Прямые блестящие волосы были собраны в смешную кисточку на макушке. Кожа его была смуглой, но гладкой, и все тело — ровным, ладным и без изъянов. Главный евнух и евнух-воспитатель остались довольны осмотром, хотя мальчик дрался и царапался и дважды изловчился укусить их жесткие бесстыдные пальцы. Пока мальчик подрастет достаточно для того, чтобы украсить опочивальню повелителя, его успеют и укротить, и выучить.

А пока его, визжавшего и рычавшего, хорошенько вымыли с благовониями, одели в длинную рубашку и отпустили бродить по лабиринту ночной половины. Убежать не убежит, а когда устанет и проголодается, воспитатель без труда найдет его и накормит. Детенышей самых свирепых зверей приручают едой.

Потянуло свежим, теплым воздухом, сладким запахом цветущего сада. Мальчик увидел впереди белый дневной свет и кинулся туда, откуда доносился высокий мальчишеский голос, нараспев выводивший непонятные Урмджину слова.

Это Эртхиа, младший из царевичей, проводивший уже последние дни с матушкой на ночной половине, выпуская стрелы из новенького детского лука, нараспев считал их, называя по именам:

…первая — поводырь, вторая — указатель, третья — догоняющая, а четвертая — преследующая.

Но пятая — наносящая удар, а шестая — безоговорочная, помни об этом, мой сын…

Он крепко упирался в землю босыми ногами, и старательно натягивал лук левой рукой, и целился, от усердия прикусив кончик языка, и запевал название новой стрелы, доставая ее из колчана, висящего у пояса.

И он совсем не ожидал, что кто-то, кинувшись на него сзади и повалив на землю, станет елозить по спине твердыми коленками и пытаться вырвать у него из рук его новенький лук.

Урмджин был одним из самых отчаянных драчунов среди своих ровесников в кочевье рода Черной Лисицы, но непомерно длинная и широкая рубашка завернулась вокруг тела и спутала ноги, а Эртхиа провел немало часов в шутливой возне и борьбе со старшим братом, особенно любившим его.

Извернувшись, он скинул чужого мальчика со спины и сам оседлал его, с победительным воплем подпрыгнув на животе жертвы. Незнакомый мальчик, не ойкнув, схватил Эртхиа за ворот рубашки и рванул на себя. Ударившись лицом о широколобую, несказанно твердую голову противника, Эртхиа разозлился по-настоящему.

Нарядно вышитая длинная детская рубашка была ему привычна и не мешала: в ней он облазил все деревья в доступной ему части сада, в ней садился в седло, в ней боролся с Лакхаараа. Исход поединка был предрешен заранее, но все же победа досталась царевичу недешево. Его благородное лицо украсили ссадины и синяки. Никто никогда прежде не дрался с ним всерьез.

И теперь, слизывая с распухшей губы кровь, текущую из ноздрей, он с уважением смотрел на поверженного противника. Урмджин сел, тяжело дыша и морщась, зажав пальцами правое плечо. Эртхиа вскочил, подобрал далеко отброшенный лук, протянул его побежденному.

— На, возьми. Отец мне еще подарит.

Мальчик ничего не ответил, еще глядя на Эртхиа суженными злыми глазами. Но уже разглядел главное: Эртхиа не был врагом. Он был мальчишка, такой же, как Урмджин, единственный свой в стране страшных всадников в железной чешуе, убивших мать и утащивших самого Урмджина так далеко от родной юрты, которая уже догорала, когда он видел ее в последний раз; в стране бесстыдных стариков с твердыми пальцами, щупавшими Урмджина в таких местах, где и мать уже давно не касалась его.

Урмджин, не удержавшись, всхлипнул. Розоватый пузырь надулся у ноздри и лопнул. Эртхиа прыснул. Хоть и неловко смеяться над чужими ранами, да ведь и самому досталось!.. Урмджин засмеялся тоже, а когда засмеялся, слезы сами собой брызнули из глаз.

Тут-то и налетел коршуном евнух, поволок мальчишку за локоть правой, вывихнутой руки. Урмджин закричал. Эртхиа швырнуло вслед: он кинулся на евнуха с кулаками — и с воплями, на которые немедленно сбежались матушкины служанки.

Дело, по докладу главного евнуха, разбирал сам царь.