Пусть изъяны международной реакции и не были внутренним порождением индустрии помощи, но они быстро и прочно обосновались в ней. Даже если бы нейтралитет был желательной позицией, невозможно действовать в политической ситуации или влиять на нее, не оказывая при этом политического воздействия.

— Гуманитарная психологическая установка — не думать, просто делать, — сказал один француз, служащий УВКБ в руандийском лагере в Бурунди. — Мы, подобны роботам, запрограммированны спасать некоторые жизни. Но когда контракты закончатся или когда станет слишком опасно, мы уйдем — и, возможно, людей, которых мы спасли, в конце концов все же убьют.

«Гуманитарии» не любят, когда их называют наемниками, но «не думать, просто делать», как выразился мой собеседник, — это психологическая установка наемников. Как сказал мне швейцарский делегат Международного комитета Красного Креста, «когда гуманитарная помощь становится дымовой завесой для прикрытия политических эффектов, которые она на самом деле создает, и государства прячутся за ней, используя ее как средство для выработки политического курса, тогда мы можем считаться действующей стороной в конфликте».

* * *

Согласно своему мандату, УВКБ обеспечивает помощью исключительно беженцев — людей, которые бежали через международные границы и могут продемонстрировать хорошо обоснованные опасения, что на родине их будут преследовать. Этот же мандат четко определяет, что беглецы от криминального преследования защите не подлежат. Этот мандат также требует, чтобы те, кто получает помощь от УВКБ, были способны доказать, что они заслуженно имеют право на статус беженцев. Но никогда не было сделано ни единой попытки отсеивать руандийцев в лагерях; считалось, что это слишком опасно. Иными словами, мы — все мы, налогоплательщики в странах, которые оплачивали УВКБ, — кормили людей, которые скорее всего навредили бы нам (или нашим уполномоченным), если бы мы усомнились в их праве на нашу благотворительность.

Никто не знает точно, сколько людей было в заирских лагерях, потому что попытки тщательной переписи ни разу не предпринимались, а малейшие усилия планомерно (и часто насильственно) саботировались génocidaires, политически заинтересованными в сохранении радикально раздутых цифр и, соответственно, дополнительных пайков. УРОВЕНЬ РОЖДАЕМОСТИ В ЛАГЕРЯХ БЫЛ БЛИЗОК К ПРЕДЕЛУ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ: РОЖДЕНИЕ НОВЫХ ХУТУ БЫЛО ПОЛИТИКОЙ «ВЛАСТИ ХУТУ», И ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ОСЕМЕНЕНИЕ (ИЗНАСИЛОВАНИЕ) ЛЮБОЙ ЖЕНЩИНЫ ДЕТОРОДНОГО ВОЗРАСТА РАССМАТРИВАЛИ В СРЕДЕ РЕЗИДЕНТОВ-ИНТЕРАХАМBE КАК СВОЕГО РОДА ЭТНИЧЕСКОЕ СЛУЖЕНИЕ ОБЩЕСТВУ. В то же время приблизительно полумиллиону людей удалось вернуться в Руанду из Заира по собственной инициативе в первый же год после геноцида. После этого УВКБ стало утверждать, что население лагерей стабилизировалось на отметке примерно в миллион с четвертью руандийцев, но число сотрудников УВКБ подсказывало мне, что эти оценки завышены как минимум на 20%.

Единственные достоверные статистические данные по заирским лагерям: они обходились своим спонсорам по меньшей мере в миллион долларов в день. Возможно, расход один доллар на человека в сутки кажется не такой уж большой суммой, особенно если учесть, что около 70% этих денег отправлялись прямо в карманы благотворительных организаций и их представителей в форме накладных расходов, обеспечения, оборудования, размещения персонала, зарплат, привилегий и других разнообразных затрат. Но даже если на каждого беженца в сутки тратили 25 центов, это почти вдвое превышало доходы большинства руандийцев. Всемирный банк выяснил, что после геноцида Руанда стала беднейшей страной на земле, средний годовой доход в ней составлял 80 долларов. А поскольку немало людей в Руанде зарабатывали тысячи долларов в год, по меньшей мере 95% населения жили на средний доход, приближающийся к 60 долларам в год, или 16 центам в сутки.

При таких обстоятельствах жизнь в лагере беженцев была не самой скверной экономической перспективой для руандийца, особенно включенного в патронажную сеть «Власти хуту». Пища была не только бесплатной, но и обильной; уровень недоедания в лагерях был намного ниже, чем в любом другом месте региона, и, в сущности, мог сравниться с аналогичными цифрами в Западной Европе. Общий уровень здравоохранения и медицинских услуг тоже был не хуже, чем в Центральной Африке; заирцы из Гомы с завистью говорили о правах беженцев, а несколько человек признались мне, что они притворялись беженцами с целью получить доступ к лагерной клинике.

После того как все жизненно необходимые расходы были покрыты благотворительностью, жители лагерей могли свободно заниматься коммерцией, и благотворительные агентства часто обеспечивали дополнительные стимулы для этого — например сельскохозяйственные ресурсы. Главные лагеря Заира быстро превратились в места крупнейших, наиболее богатых по ассортименту и самых дешевых рынков в регионе. Заирцы сходились и съезжались за многие мили, чтобы отовариваться chez les Rwandais[20], где не менее половины товаров составляли поставки гуманитарной помощи — фасоль, муку и растительное масло отмеривали из мешков и бидонов, проштемпелеванных логотипами иностранных доноров. А когда интерахамве и экс-РВС активизировали нападения на пастухов-тутси в Северном Киву, лагерные рынки Гомы стали славиться невероятно дешевой говядиной.

Да, лагеря были перенаселенными, дымными и вонючими — но такими же были и дома, из которых бежали многие руандийцы; и, в отличие от большинства руандийских деревень, по сторонам главных транспортных артерий крупных лагерей выстраивались аптеки с хорошим ассортиментом, двухэтажные видеобары с собственными генераторами, библиотеки, церкви, бордели, фотостудии — всё, чего только душа пожелает. «Гуманитарии», водившие меня по лагерям, часто изъяснялись как гордые землевладельцы, бросая фразы вроде «прекрасный лагерь», хотя при этом и восклицали: «Ах, эти бедные люди», и задавались вопросом: «Что мы делаем?!»

ПРИБЫЛЬ ОТ «БЕЖЕНСКОЙ» КОММЕРЦИИ РАСХОДИЛАСЬ ВО МНОГИХ НАПРАВЛЕНИЯХ, НО СОЧНЫЕ КУСКИ ЕЕ ОТПРАВЛЯЛИСЬ ПРЯМИКОМ ЧЕРЕЗ ПОЛИТИЧЕСКИЕ АФЕРЫ НА ЗАКУПКУ ОРУЖИЯ И БОЕПРИПАСОВ. Ричард Макколл, директор отдела кадров Агентства международного развития Соединенных Штатов, описывал Заир как «ничем не ограниченный коридор поставок вооружения» для génocidaires. УВКБ высказывался в том же духе, хоть и более осторожно, но это никогда не мешало ему требовать еще денег на поддержание жизнедеятельности лагерей.

Официально политика УВКБ должна была способствовать «добровольной репатриации». Поначалу это делалось так: люди за день-два записывались для погрузки в автобусы, которые должны были везти их обратно в Руанду. Но когда некоторые люди, согласившиеся на это, были избиты или убиты до назначенной даты отъезда, было решено просто каждое утро приводить в лагеря пустые автобусы и давать возможность всем желающим добежать до них. Неудивительно, что и эта программа вскоре тоже была сочтена неудачной.

— А что это значит — добровольно? — как-то спросил меня генерал Кагаме. — В норме это означает, что кто-то должен подумать и принять решение. Не думаю, что даже просто пребывание в лагерях не является добровольным решением для невинных людей. Я полагаю, что присутствует некое влияние. Так как же мы можем говорить об их добровольном отъезде?