— Ты же знала, как я хотел ребенка. Ольга не могла, у нее был первый аборт неудачный, будто в плохом романе… давно, не от меня. Мне, ясное дело, никто не сказал.

С усилием сдержала неуместный нервный хохоток:

— Мне тоже.

— Перестань хихикать!

— Я не… Слушай, Михайль, а разве внебрачных детей у тебя нет?..

— Сорок пять человек, личная гвардия. Лучше заткнись, Марина.

— А может, ты не будешь хамить?

Но он, похоже, только начал, он разворачивал свою обиду, как нескончаемый свиток, и уже не было ни возможности, ни смысла подсечь ее под корень, выкорчевать в основании, противопоставив жалкую истину его непробиваемой выдумке. Поздно. Сейчас оставалось лишь оправдываться и пытаться искать примирения. Предварительно приняв за основу заведомо ирреальное и немыслимое…

Ну и пусть.

— Михайль… ну хорошо. Давай она будет наша дочь, если тебе так хочется. Вот она, здесь, вот мы с тобой. Чем ты вообще недоволен?

— Ты развела меня, как мальчишку, и я еще должен быть доволен?

— Тебе не стыдно пререкаться у нее на глазах?

Замер в полушаге, успев, впрочем, зацепить ногой круглый край печки, опасно задрожавшей на своих трех ногах. Покосился через плечо:

— Думаешь, она понимает что-то?

— Все она понимает.

— Врешь. Хотя все равно.

Он как-то внезапно рухнул на противоположный край лежанки, несоразмерно сотрясая ее своим малым весом, и съежился там: подбородок в ладони, локти в колени. Как будто и нет никого; лучше бы продолжал маячить, черт возьми. Маленькая завозилась и ловко села, примяв подушку, затем сочла это недостаточным и, подтянувшись на край колыбели, утвердилась на ногах, не спуская внимательного взгляда со своего самозваного отца.

— Как ты ее назвала? — спросил он.

Не могла же я сказать бесхитростную правду: это было бы как-то слишком, такой ответ закольцевал бы нарастающий по спирали абсурд в безвыходную окружность. Не надо.

Ответила.

— Похоже на тебя, — сварливо прокомментировал Михайль.

* * *

Мишка ботинки оставил. Новые, весной только купленные. Мой дурак мне говорит: забудь, мол, новые купим. Ему сколько в руки ни дай, все сквозь пальцы протечет. Зачем, спрашиваю, новые, если эти новые?!

Приехала. Тогда еще осень была, поздняя, ноябрь, но деревья в листу стояли, теплая осень была в том году, к холодной-то нынешней зиме. Думаю, осторожно так, лесом, потихоньку пройду в дом и заберу, никто и не заметит, а если и заметит, то я хозяйка или кто? Мне чужого не надо. А наше, вдруг что, назад он все равно стребовать не сможет, мне Жучиха сказала, у нее дочка в городе на юридическом.

Увидела я его сразу. Ой, бабы, лучше бы не видеть. Ужас один, страхолюдина. Высокий, худой, как жердь, темный весь, кожа как у негра почти, и, главное, шрамы, жуткие такие шрамы на щеках. Как будто резали бритвой вверх-вниз, я еще издали подумала, может, показалось, а оно так, морщины? Резали, точно. Или сам себя изуродовал: я читала в журнале, бывает такая секта.

Какое там один. Привез с собой старуху древнюю и девчонку, возрастом как Мишка мой. Ну и мальчик там был его, шустрый такой молоденький мальчик в костюме, при галстучке, это он с Каменком разговаривал про хату, нашел с кем. Ну деньги-то я сразу конфисковала, пока он, дурачок мой, сидел и мечтал себе, что они такое и к чему. А то бы яхту купил. Не смейтесь, бабы, он еще как мы гуляли, говорил: заведутся денежки — купим с тобой, Катя, яхту. А и пошла, потому что мужик хозяйственный, непьющий почти, и живем хорошо, сыны вон какие. Единственное, дурак.

Мальчик тот живо укатил на своем джипе через лес, хороший джип, надо бы и себе такой, только на права сначала сдать. А старуха и девочка с этим остались. Он еще пререкался со старухой непонятно, по-немецки, что ли, она ему будто доказывала что-то, орала на него, но потом замолкла, села на крыльцо орехи лущить. Орехи, нет, вы представляете?

Порушили они там у нас чисто все. Не знаю, как потом будем разгребаться, хоть рабочих нанимай. Понастроили черт-те чего, времянок каких-то, на дворе не повернуться, флигель разворотили, понабросали хламу разного, кучами прямо, тьфу. Но большой дом не трогали. Я Каменку сразу сказала: ты хозяин, договаривайся как знаешь, но чтобы большой дом не трогали мне. В общем, посмотрела я на все это, повздыхала, взяла Мишкины ботинки, хотела идти уже, а тут она. Та девчонка.

Хорошая девчоночка, Мишкиного возраста, могли бы дружить. Старшие мои ничего, они ж погодки, друг с дружкой всегда играли, ну и дрались тоже, не без этого, а Мишке на станции плохо одному без друзей. Я ее подозвала, девчонку, заговорила, рассказала про Мишку моего. А затем осторожненько повыспросила насчет этого, хозяина ихнего. Зачем ему. Такие ж, бабы, деньжищи!.. Мой-то продешевил, я думаю, мог бы запросить втрое, да что с дурака возьмешь.

И знаете, как она сказала? Будто он богатый иностранец, миллионер, и затеял все — из-за любви. Вот это, бабы, скажу вам, любовь!.. Чтоб вот так взять и в нашу-то глушь сунуться. Хоть и страшный сам, как смертный грех, но все равно же!

Хотела б я на нее, на ту, посмотреть.

* * *

Марина.

Маринка, Мариша, Маришечка, не плачь, моя морская девочка, самая красивая на свете, красивее моря ничего не бывает. Вот я тебя и присвоила, заплатив пускай не самым дорогим, но тем единственным, что неоспоримо принадлежит мне — своим именем. Аквамарин, запомни, это берилл, самый красивый из всех, я тебе покажу. Потом я еще много чего покажу тебе и много чему тебя научу, раз уж ты моя, раз так получилось. Это будет наш общий сад камней, наш единственный настоящий мир. Тем более что мы уже почти весь его облетели — вдвоем с твоим отцом.

— Ну что, упаковалась, готова?

Михайль заглянул в приотворенную дверь, впуская сквозняк и снежинки, надо же, опять идет снег. Увидел, что ничего у нас не упаковано, и смешно разозлился, морща нос:

— Ну ты даешь, Чернобурка! Я оба стекла уже вставил!

— Серьезно? Что-то мы тут за окном ничего не слышали.

— Ну хорошо, одно вставил, другое обдумал, осталось начать и кончить, фигня. Чем ты тут занималась?!

— Обдумывала, как лучше все сложить.

— Ну так вперед! Мы вообще сегодня переберемся или как?

— Михайль, а ты точно уверен?..

— Давай-давай!

Убежал, захлопнув дверь так сильно, что она приотворилась снова, сама собой, пришлось идти закрывать. Выглянула наружу: еще светло, дни удлиняются, не исключено, что скоро настанет весна. Вещей у нас с Маринкой было всего ничего, за две-три ходки могли бы перенести на руках, но Михайль настаивал на том, чтобы перебраться во флигель сразу, в один присест. И его совершенно не интересовало, что подумает об этом Отс, если вдруг вернется.