Слова эти были произнесены таким саркастическим тоном, что аколут посинел от ужаса, поняв, что император знает о его участии в заговоре, который не состоялся благодаря благородному поступку Валериано Сиани. Он поклонился молча, зная, что всякое оправдание будет бесполезно: Мануил Комнин не изменял никогда своих решений.

Между тем Антонио, Пиетро и два других матроса делили между собой золото, брошенное им Комнином, громко прославляя его неустрашимость, силу и великодушие.

Мануил подошел к молодому патрицию, присутствовавшему при этой сцене с равнодушием человека, которому нет больше ни до чего дела. Он забыл в эту минуту и родину, и свое горькое положение, и с немым отчаянием смотрел на свою возлюбленную Джиованну, эту венецианскую жемчужину, метавшуюся в мучительной агонии на горячем песке.

Смерть наступала. Лицо Джиованны чернело все сильнее и сильнее, но угасавший взгляд ее не сходил с лица Сиани. Казалось, что, прежде чем переселиться в вечность, молодая девушка старалась запомнить дорогое ей лицо, чтобы унести с собой воспоминания о прежних счастливых невозвратимых днях.

Комнина тронуло это безмолвное страдание.

— Сиани, — сказал он мягко. — Ваша Джиованна умирает, но пусть вам послужит утешением в горе мысль, что она любила вас до последнего мгновения. Она приняла мое предложение, только для того, чтобы избавить своего возлюбленного от смерти… Прощайте! Я нашел в вас великодушного врага, и двери Бланкервальского дворца будут открыты для вас всегда. А теперь на прощание позвольте дать вам последний совет: не приближайтесь к своей возлюбленной: дыхание ее смертельно.

— О, смерть не страшна мне! — воскликнул Сиани, выйдя, наконец, из своего оцепенения. — Пусть придет она, я встречу ее с радостью!.. Джиованна, моя дорогая Джиованна, я не оставлю тебя, я отправлюсь вместе с тобой!

Говоря эти слова, он, как безумный, бросился на грудь умирающей и прильнул губами к воспаленным ее губам.

Между тем Никетас и Зоя удалились в сопровождении матросов и Кризанхира, который уже придумывал план мести Мануилу, если чума пощадит его.

— Я выполнил свою задачу, — проговорил император задумчиво. — Я оставляю в Венеции чуму и междоусобный раздор. Я ослабил своего врага и уверен, что он долго не забудет этого и не будет мечтать о том, чтобы поколебать мое могущество… Итак, оказалось, что гордая красавица Адриатики не сумела защититься даже от одного человека.

— Еще бы! — подхватил Аксих. — Ведь этот человек храбрее и предприимчивее целой армии.

— Мне кажется, что ты не забыл ремесло придворного во время своего пребывания в доме у Львиного Рва, — заметил с улыбкой Комнин и пошел по направлению к Лидо, чтобы взойти на ожидавший его корабль, который должен был отвезти его обратно в Константинополь.

На следующий день после этого патриций Орио Молипиери предложил сенаторам, собравшимся в его паллацо, сжечь все галеры, на которых находились зачумленные.

Когда этот страшный проект был одобрен всеми, молодой патриций привел его в исполнение без всяких отлагательств. Он лично отправился к зачумленным кораблям и на глазах многочисленной толпы уничтожил их с помощью греческого огня.

Во время этого аутодафе один молодой венецианец пробрался на один из зачумленных кораблей и бросился в пламя. Это был несчастный Орселли, решивший искать смерти, чтобы избавиться от угрызений совести, терзавшей его невыносимо со дня смерти хорошенькой Беатриче.

По возвращении из Зары Орио Молипиери в благодарность за спасение родины от ужасной эпидемии был единодушно провозглашен всем народом венецианским дожем.

Первым делом молодого дожа было освобождение купца Бартоломео, а затем он похоронил со всевозможной пышностью своего друга Валериано Сиани и его прекрасную невесту Джиованну ди Понте.