— Ты ли, — продолжал спрашивать безумец, — продаешь молодых девушек в рабство, когда у тебя не хватает денег, чтобы дополнить требуемую сенатом сумму?.. Где же твой серебряный жезл?

Азан дрожал всем телом, и язык не повиновался ему. Орселли подошел к нему ближе.

— Ты очень невежлив, Иоаннис, — сказал он. — Почему ты не отвечаешь мне? Почему не оправдываешься?

Далмат подумал, что можно вывернуться из этого, крайне затруднительного положения смелостью, и ответил:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, и не знаю вас даже.

Орселли отвечал горьким и презрительных хохотом.

— Трус! — воскликнул он и продолжал, обращаясь к толпе: — Этот негодяй не узнает меня, но я не забыл лица Иуды-предателя… Я не забуду его и в аду, в который отправлюсь по его милости, а вы, мои товарищи по бедности и скорби, не знаете ли вы все, что Азан Иоаннис — сборщик податей, вербовщик солдат и продавец девушек — не кто иной, как шпион сената и дожа Виталя Микели?

Бартоломео ди Понте, следуя совету Заккариаса, проклинавшего неожиданное вмешательство умалишенного, дотронулся до плеча Орселли и сказал:

— Несчастный, пойми же, что ты ошибаешься!.. Или ты хочешь помешать народу добиться своих прав?.. Неужели ты не можешь сообразить, что Азан не открыл бы нам ворота дворца, если бы был слугой сената?

— Я ошибаюсь?! — закричал гондольер. — Да, он отпер нам ворота, которые обязан был защищать… Сенат и дож доверяли ему, а он изменил им… Ну, тем лучше! Я имею по крайней мере неотъемлемое право презирать его…

Он простер руки к небу и продолжал глухим голосом:

— Ты всегда был низким трусом, Азан Иоаннис. Но теперь стал еще презреннее, ты стал предателем. Хвала Всевышнему! Измучив народ, ты продал дожа. Хвала Всевышнему!.. Раздавите, товарищи, эту гадину!.. Хотите ли показать вашим детям изменника? Если так, то покажите им этого негодяя, который дрожит и бледнеет перед вами, и скажите: «Вот человек, который, не задумавшись, предал своего господина!»

С этими словами Орселли дотронулся пальцем до лба.

— Нужно заставить этого человека замолчать или он испортит все! — прошептал Заккариас, подойдя к ди Понте. — Это сумасшедший! Скажите же народу, что он сумасшедший!

Бартоломео пожал плечами и, возвысив голос, произнес тоном глубокого сострадания:

— Добрые граждане венецианские, этот бедный гондольер помешался от горя! Не теряйте же времени, слушая его бред!

— Да, это сумасшедший! — повторил машинально далмат, едва помнивший себя от овладевшего им ужаса.

Орселли наклонился снова над носилками и схватил холодную, как лед, руку мертвой сестры.

— Слышишь ли, моя дорогая, — воскликнул он жалобно, — меня называют лжецом и сумасшедшим? Воскресни же скорее… Или ты не хочешь заступиться за своего брата, убившего тебя, чтобы спасти твою честь и свободу?.. А! Они не хотят, чтобы народ верил мне?.. Но, может быть, он поверит тебе?!.. Покажи же ему свою кровавую рану, раскрой свои охладевшие уста и скажи во всеуслышание: «Вот тот, кто осудил меня на смерть! Вот Азан Иоаннис, сборщик податей!»

— Орселли говорит правду, — сказали Доминико и носильщики. — Мы сами были свидетелями этой трагедии, и все готовы подтвердить справедливость этих слов.

Далмат сделал еще одну отчаянную попытку спастись от гнева народа: он подошел, шатаясь, к носилкам, взял другую руку убитой и проговорил:

— Помолись за меня, невинная страдалица!

— Ах, как хорошо ты делаешь, Азан, что умоляешь свою жертву! — проскрежетал Орселли, поняв инстинктивно хитрость далмата. — О, если б она была жива, то заступилась бы за тебя перед твоими судьями, но мертвые молчат… Зачем убил ты ее? Она была так прекрасна и добра, что никто не мог противостоять ее просьбам… Скажи: зачем ты убил ее?.. А! Ты молчишь, ты не знаешь, что сказать в оправдание?! Хорошо же, молись в таком случае: твои минуты сочтены!

Поняв, что для него все кончено, что ему не остается надежды на спасение, Азан взглянул на Бартоломео и произнес с мольбой:

— Отступаясь от меня, вы совершаете клятвопреступление!.. Бартоломео ди Понте, разве не было у нас с вами уговора, разве вы не поклялись мне, что я не потеряю ничего, если отворю вам ворота дворца?.. Я сдержал свое слово, сдержите же и вы свое: это будет вам нетрудно, потому что вы любимы народом и имеете над ним власть.

— А, ты ищешь помилования за свою измену? — воскликнул Орселли. — Ты думаешь, что это избавит тебя от суда Божьего и людского?

— Он осмеливается требовать помилования, как награды за подлость! — заметил Доминико.

— Он хвастается этой подлостью, — подхватил Панкрацио. — Но я не думаю, чтобы он согласился стать нашим сообщником из одного лишь сочувствия к нам.

Азан взглянул с мольбой на Бартоломео.

— Я не хочу быть клятвопреступником, — проговорил последний робко. — Далмат действительно был и есть нашим сообщником: он отпер нам ворота, охрана которых была поручена ему!

— А что обещали вы ему взамен этой услуги? — спросил Панкрацио.

— Сто золотых безантов! — пробормотал ди Понте.

— Ну, так отдайте обещанное, — сказал нищий. — Народ не должен оставаться в долгу у шпиона и предателя.

— Я понимаю тебя, Панкрацио! — воскликнул Корпозеко. — Мы наполним рот этого услужливого Иоанниса золотом, серебром и медью и задушим его, так сказать, нашими благодеяниями… Орселли, будешь ли ты доволен нами, если мы сделаем это?

Но гондольер уж не думал больше о негодяе: он делал почти невероятные усилия над своим расстроенным мозгом, чтобы понять цель этого народного возмущения.

Множество гондольеров кинулось на Азана и, несмотря на отчаянное сопротивление злодея, ему скрутили руки и привязали его к тем самым воротам, которые он отворил мятежникам.

После этого Панкрацио и Корпозеко сняли свои шапки и, бросив их на землю, воскликнули в один голос:

— Отдайте долг изменнику!

Не успели нищие произнести этих слов, как в шапки полился дождь различных монет, которые скоро наполнили их до краев. Когда сбор был кончен, Панкрацио всыпал с помощью Корпозеко деньги в рот далмата. Негодяй хотел закричать, но не смог; глаза его широко раскрылись и налились кровью, а лицо посинело. Он поднял руки к небу, как бы призывая проклятие на своих мучителей, и затем голова его опустилась на грудь, между тем как тело повисло безжизненно на поддерживавших его веревках.

— Скажите же мне теперь, где дож? — спросил Орселли.

— Убийца! Он ждет вас на Лестнице великанов! — раздался в ответ презрительный голос Орио, которого кто-то освободил от аркана и привел в чувство.

Гондольер прошел в ворота, а за ним последовали сперва нищие с носилками, а потом и вся масса народа.

Миновав крытый ход и приблизившись к Лестнице великанов, толпа остановилась, увидев красные мантии сенаторов, внушавших ей когда-то уважение и боязнь.