Она ответила быстро. Она была очень рада слышать меня и перестала волноваться. Я звонила по сотовому телефону, а не по спутниковому и вспомнила, что забыла позвонить прошлой ночью из CCTG, образовательного центра по борьбе со СПИДом, где почему-то не было связи.

«Неужели я забыла?» – спросила я, хотя знала, что так и было.

«Ничего, любимая», – сказала она мне, хотя я была уверена, что она ждала и, вероятно, не спала, и я почувствовала себя виноватой.

Я сидела на самом краешке кровати, опустив голые ноги на старый выцветший ковер золотистого цвета. Большие пальцы ног распухли. На левой стороне левой ступни выступили большие волдыри. Я чувствовала тесную связь с ней, ее всеобъемлющую и чудесную любовь, но я также чувствовала, что может что-то произойти. Я нервничала при разговоре, я не хотела разрушить нашу теплую связь.

Я глубоко вздохнула и решительно выдохнула. Я медленно рассказала ей, что хочу послать ей письмо. Я рассказала, что написала его в лесу, и оно предназначается всем, кого мы любили. В нем я рассказала им об изнасиловании. В письме я просила у них поддержки в виде пожертвований для Национальной сети по борьбе с изнасилованиями, домашним насилием и инцестами. Мне бы стало лучше, если я сброшу постыдное бремя своей тайны.

Она слушала меня молча, не прерывая. Затем мы обе молчали. Я ждала, дрожа. Она заговорила и сухо сказала: «Нет». Она сказала, что я не должна рассказывать об этом всей семье. Я не могла просить на это деньги у дядь, и теть, и кузенов, и бабушек. Если они узнают, эта новость убьет их. Если я им не сообщу, она пожертвует 1000 долларов: «Больше, чем ты сама сможешь собрать».

Моя мама была неутомимым общественным защитником, она представляла интересы детей, подвергшихся жестокому обращению, или беспризорных. Финансово, материально она целиком и полностью поддерживала меня в этом безумном паломничестве по дикой природе, несмотря на то, что мое путешествие доставляло ей боль. Я верила, что ее огромная помощь должна была показать мне, что она поддерживала меня не только кроссовками или деньгами, но и своим сопереживанием. Что она все еще меня любит, так же сильно.

Сидя на кровати, за которую она заплатила, в комнате, заполненной дорогой здоровой пищей и кроссовками, которые любящая мамочка послала, чтобы я могла «заправиться» и идти дальше, я никак не могла сопоставить ее поддержку моего путешествия с этим чудовищным предложением.

Она сказала, чтобы я прочитала ее юридическую статью о возложении вины на жертву, что она может прислать ее, если я хочу в этом разобраться.

«Ты слушаешь? – громко спросила она, когда я замолчала. – В нашей стране принято возлагать вину на жертву», – повторила она. Моя левая ступня была розовой, покрытой волдырями. Мои плечи саднили, болели, я чувствовала, как стучит пульс в ладони. Мама хотела пожертвовать деньги, чтобы помочь изнасилованным девушкам, при условии, что моя семья, люди, которым я больше всех доверяла и любила, не узнают, что ее дочь была изнасилована. Она боялась, что мой тайный позор может опозорить нашу семью.

Через обрамленное грязью окно в комнате мотеля я увидела маленькую девочку, взбирающуюся на вершину каменного холма. Ее лицо освещало солнце, а колокола церкви отбивали новый час. Мой телефон был горячим. Я захлопнула его, не дав своего согласия.

В ту ночь я не могла спать в этой самой кровати, за которую заплатила мать.

Утром я была готова покинуть Этну и раствориться в лесу.

Было жаркое и безоблачное воскресное утро. Я стояла возле пустой приемной мотеля, выставив большой палец руки. На дороге не было машин, хотя это была главная улица. Было 10 часов утра – вполне подходящее время для проезда машин. Я опустила руку, чтобы дать ей отдохнуть. Нет никакого смысла в том, чтобы кто-то чувствовал боль.

После долгой тишины на дороге появился огромный коммерческий грузовик. Он проехал по городу мимо меня. Он не остановился. Мимо с оглушительным шумом прогремел еще один, через несколько минут – еще один. Прошло полчаса, затем еще полчаса, солнце поднялось высоко. Магазин с мороженым открылся. Туда забежали три ребенка с мамашами и вышли с огромными белыми и розовыми блестящими тающими шариками.

Я тоже купила один себе. Он был жирным, сладким и холодным, как я и хотела, – единственное, чего я хотела, стоя одиноко под солнцем в калифорнийском городе Этна, где никто не желал меня подвозить, где у меня никого не было.

Прошел час, три часа. Солнце стояло высоко, и я вся блестела от пота. Мимо прошло всего шесть машин, и никто не остановился. За три месяца, которые я шла по тропе, меня всегда подбрасывали в маленькие города и обратно к тропе, и у меня никогда не возникало с этим проблем.

Но время шло. Было воскресное утро, было начало воскресного дня. Я решила, что Этна – проклятый город; очень маленький и ужасно отсталый религиозный городок. Тогда мне пришло в голову, после нескольких часов под солнцем: было воскресенье. Почти никто не проезжал; они все молились. Жители Этны находились в нескольких белых, розовых и кирпичных церквях.

Я уже была готова бросить это занятие, сказать хватит, но, наконец, после четырех часов, проведенных под жарким солнцем на тротуаре этого безрадостного города, где на меня не обращали внимания и проезжали мимо, когда я уже пошла пешком по шоссе, чтобы через десять миль выйти к тому месту, где ТТХ пересекала Проход Этны, внезапно появилось белое пятно. Это был грузовичок «Форд». Я выставила большой палец, машина снизила скорость и медленно остановилась на улице возле меня. За рулем сидел один мужчина лет тридцати, очень красивый, хотя его глаза закрывала тень.

Все произошло очень быстро. Он спросил, хочу ли я, чтобы он меня подбросил. Я прождала четыре с половиной часа, устала, и это сводило меня с ума, мне было жарко, я хотела пить, чувствовала себя ущемленной и ответила утвердительно; он сказал, чтобы я садилась, и я села, нарушив все правила путешествия автостопом, которые я определила для себя, чтобы избежать опасности.

Как только я услышала, как щелкнул замок двери, он развернулся и быстро поехал не в ту сторону, куда мне было нужно, куда я хотела попасть; Тропа Тихоокеанского хребта ужасно отдалялась.

Я испугалась и запаниковала, но уверенно сказала: «Мне нужно попасть по проходу на ТТХ».

«Я вас туда доставлю».

«Правда?»

«Да».

Я думала: «Что делать? Что делать?» Может быть, мне следовало указать ему на то, чтобы он развернулся? Он это и так знал, поэтому я решила не говорить. Он мне уже солгал. Он может быть способен и на худшее. Я не должна его обижать. Я спокойно повернулась и, указав в обратном направлении, спросила: «Эй! А разве тропа находится не в другой стороне?»

Он, казалось, был рассеян, глядел прямо на дорогу и медленно и ритмично кивал; его подбородок все время опускался вниз. Он сказал: «Да, мы сначала заедем в пару мест». Это было утверждение, он не спрашивал. Мы все дальше и дальше удалялись от тропы, и я не на шутку испугалась.