Вова успешно окончил учебу, защитил диплом и прямо после защиты, не выходя из конференц-зала, получил приглашение в аспирантуру от двух вузов, но отказался. Он понимал, что в данный момент в России нет для науки будущего, а ему хотелось хорошей жизни для себя и матери с бабушкой, которые нарадоваться не могли на своего умницу-кормильца. Володе пришла в голову идея сменить бизнес, тем более что доходы начали падать с приходом перестройки и внезапно хлынувшим в страну потоком турецкого и китайского барахла. Пусть оно было сомнительного качества, но зато по доступным ценам, в отличие от добротных, фирменных, но дорогих вещей, с которыми имели дело Володя и его приятель. Вова Горенштейн занялся ростовщичеством. Сначала давал деньги под проценты бывшим сокурсникам, которые шли к нему за помощью, зная, что Горенштейн всегда готов дать взаймы. Потом стали обращаться и более солидные люди. Бизнес приносил доход, но тут Володя столкнулся с проблемой: некоторые должники имели обыкновение отказываться от выплаты долга или оттягивали срок выплаты. Это было невыгодно, поэтому Володе пришлось увеличить штат своих спортсменов, после чего выплаты стали поступать своевременно. Если кто-то пытался обмануть Володю Горенштейна, его ребята брали дело в свои руки, и должник тут же возвращал требуемую сумму.

Володя начал подумывать о том, как бы поставить свой бизнес на легальные рельсы, тем более что новое правительство, кажется, поощряло развитие частного сектора. Но его арестовали раньше, чем он осуществил свою идею: один из клиентов, не желающий возвращать крупный долг, пожаловался в милицию на запугивания со стороны Горенштейна. У Володи был хороший адвокат, но тем не менее он загремел на нары. Римма Видальевна пребывала в глубоком шоке от того факта, что ее любимый сыночек-добытчик оказался преступником, а Гедда Рафаиловна кляла проклятый режим, который не дает порядочным людям заниматься порядочным бизнесом.

Володя Горенштейн видел бабушку в последний раз в зале суда: она умерла через полгода после оглашения приговора, и его мать осталась совершенно одна. Отношение соседей по коммуналке резко изменилось, и Римма Видальевна старалась двигаться по дому как можно незаметнее, потому что отныне за ней закрепился ярлык «матери осужденного».

Володя вышел раньше срока за хорошее поведение, и перед ним встала проблема: надо устраиваться на работу, чтобы не обвинили в тунеядстве, но никто не хотел брать к себе бывшего зэка. Кроме того, Володя не желал оставаться в квартире, где его считали преступником. Ему требовались трудоустройство и время для восстановления утерянных связей. Володя потратил на поиски месяц, но так ничего и не добился: ему предлагали временные заработки, но нигде не желали брать на постоянную работу. Кроме того, он ведь не собирался вкалывать до потери пульса где-нибудь на консервном заводе, ему нужна была какая-нибудь чистая, интеллигентная работа. Отчаявшись, он случайно прочел объявление на афише Мариинского театра о том, что требуется рабочий сцены. То, что нужно! Но Володя сомневался, что работа достанется ему. Тем не менее попытка – не пытка, и он зашел в театр. Его тут же отправили в отдел кадров. Симпатичный молодой человек приглянулся пожилой кадровичке, но стоило ей узнать о его феерическом прошлом, как ее отношение изменилось. Как Володя ни убеждал женщину, объясняя, что сидел вовсе не за кражу или убийство, она ни в какую не желала продолжать разговор. В конце концов даже пригрозила вызвать милицию, а это было совершенно не в Володиных интересах, поэтому он собрался ретироваться, но вдруг заметил человека, сидящего за столом у стены. До этого он разговаривал с другой сотрудницей отдела кадров, но зазвонил телефон. Ей пришлось снять трубку, а мужчина в то время, пока она говорила, внимательно прислушивался к Володиной беседе с кадровичкой, которая последние несколько минут шла на повышенных тонах. Наконец незнакомец встал и приблизился к спорящим.

– Что за шум, а драки нет? – спросил он у раскрасневшейся от возмущения кадровички.

По тому, как подобострастно она улыбнулась, Володя сообразил, что мужик, вероятно, важная птица.

– Да вот, Григорий Сергеевич, – начала она жалобно, – хочет устроиться на должность рабочего сцены, а у самого – срок тюремный!

– Неужто зарезал кого? – усмехнулся тот, кого назвали Григорием Сергеевичем, с интересом разглядывая тонкое лицо Володи.

Володя торопливо, не позволяя кадровичке вставить ни слова, обрисовал ситуацию.

– Что ж, возьми его, Сонечка, – сказал мужчина, выслушав молодого человека. – Даже если бы он сидел за кражу, честное слово, что рабочий сцены может вынести из театра – занавес? Пару прожекторов?

– Но как же, Григорий Сергеевич, – залепетала кадровичка, – ведь он сидел…

– А я вот лично знаю кучу народа, кто не сидел, а тюрьма по ним плачет! Возьми, Соня, под мою ответственность.

Так Володя Горенштейн оказался в театре. Ему нравилось быть хоть и маленькой, но все же частью большого искусства – сказывались материнские гены. Не то чтобы он был большим любителем оперы или балета, но процесс репетиций и отношения внутри труппы завораживали. Володя выяснил, что человека, которому он обязан своим долгожданным трудоустройством, звали Григорием Сергеевичем Синявским, и являлся он ни много ни мало главным балетмейстером-хореографом Мариинского театра. Несмотря на то что Синявский не замечал скромного рабочего сцены, хоть и поручился за него, Володя Горенштейн помнил добро. Он понимал, что для Синявского тот случай ничего не значил и что он, наверное, забыл о нем, едва выйдя из отдела кадров, это дела не меняло, и Володя ждал удобного случая оказать ответную услугу. Но так получилось, что он снова оказался обязан Григорию Сергеевичу. Володя с матерью давно хотели обменять свои две комнаты, чтобы не находиться в одной квартире с соседями, которые с подозрением относились к человеку, вернувшемуся из мест заключения. Володя чувствовал себя оскорбленным, ведь они знали его с пеленок! Горенштейны были согласны даже на худшие условия, но в другом районе. Устроить это оказалось трудно, так как для бывшего зэка в то время смена места жительства представлялась делом не из легких. Набравшись наглости, Володя обратился к Синявскому. Тот пообещал помочь. И помог. Володя с матерью переехали в спальный район – тоже в коммуналку, но там, по крайней мере, их никто не знал. Соседи считали, что в квартиру вселилась интеллигентная семья – мать-пианистка с сыном, работающим не где-нибудь, а в самом Мариинском театре!

Конечно же, Володя не собирался всю оставшуюся жизнь таскать декорации и монтировать прожекторы, но с тех пор он полюбил театр с его своеобразными запахами краски, пыли и дерева. Он провел в Мариинке около года. За это время Володя отыскал ребят-спортсменов, с которыми работал до ареста. Некоторые из них оказались недоступны по причине отматывания более или менее длительных сроков за рэкет или драки с нанесением тяжких телесных повреждений, но другие были свободны и готовы к действию.

– Не стану описывать процесс, как я снова встал на ноги, – улыбнулся Владимир Соломонович. – Это не имеет отношения к вашему папе. Как видите, он оказал мне большую услугу, даже две, когда я находился в трудных обстоятельствах. Владимир Горенштейн, прошу запомнить, добра не забывает. Я ничем не смог помочь Григорию Сергеевичу, кроме того, что всегда был готов дать ему беспроцентный заем, но я просто обязан был позаботиться о его дочери.