Но хотя в войнах страдали многие, у богатых было больше того, что можно потерять, – а у их «коллег» на стороне врага было больше возможностей приобрести. Задержимся на время в Месопотамии и рассмотрим пример Новоассирийского царства, возвысившегося через пару тысячелетий после расцвета шумерской культуры. Ассирийские надписи с утомляющим постоянством хвастаются деяниями своих правителей, завоевывавших и разорявших города и истреблявших или угонявших их жителей. Во многих случаях описания строятся по шаблону, так что, строго говоря, мы не можем утверждать наверняка, кого именно лишили имущества. Но когда тексты становятся более конкретными, то в качестве основной цели упоминается элита врага. Когда в IX веке до н. э. ассирийский правитель Салманасар III одержал победу над Мардук-мудаммиком, царем области Намри, он

Упоминания об ограблении дворцов встречаются и в других текстах Салманасара; один из них даже повествует о том, как были выломаны и унесены «двери из золота». Покоренных правителей депортировали вместе с членами их семей, а также с высокопоставленными царедворцами, дворцовой прислугой и «дворцовыми женщинами». О других ассирийских царях писали, что они распределяли военную добычу между своими вельможами. То, что терял правящий класс одного государства, приобретал правящий класс другого государства. Если одна сторона побеждала в войнах чаще других, то элита этой страны со временем накапливала все больше богатства, оставляя других далеко позади, и общий коэффициент Джини устремлялся вверх. Как я писал в первых двух главах, рост чрезвычайно крупных империй, облагающих данью покоренных, способствовал непропорциональной концентрации материальных ресурсов в верхнем слое правящего класса этих империй[269].

Традиционная война была игрой с нулевой суммой, и это хорошо иллюстрирует завоевание Англии норманнами в 1066 году. Что касается земельного богатства, то существовавшая на тот момент английская аристократия была поделена на пригоршню чрезвычайно богатых эрлов и несколько тысяч мелких танов и других землевладельцев. Первоначально Вильгельм Завоеватель после своей победы при Гастингсе пытался договориться с этой группой, но через несколько лет непрерывных мятежей переключился на политику систематической экспроприации. Последующее перераспределение земли значительно увеличило долю короны и перевело добрую половину ее собственности в руки примерно 200 аристократов; при этом половиной пожалованных земель владели десять приближенных нового короля. Несмотря на их привилегированный статус, они все же в конечном итоге стали не настолько богаты, насколько были прежние эрлы, тогда как другие бароны в среднем оказались зажиточнее прежних саксонских танов. Такое насильственное распределение проникло глубоко в ряды англосаксонской элиты: ко времени переписи, результаты которой зафиксированы в «Книге Страшного суда» в 1086 году, в собственности тех землевладельцев, которых без всяких сомнений можно было назвать коренными англичанами, находилось только 6 % земли по территории и лишь 4 % по стоимости. Хотя в действительности их доля могла быть и больше, нет сомнений в том, что норманнская знать прибрала к своим рукам львиную долю земли. Впрочем, на этом этапе сложные феодальные отношения затрудняют любое исследование распределения земельной собственности. Еще труднее определить распределение доходов, но в целом похоже, что норманнское завоевание изначально привело к большей концентрации дохода от земли среди более малочисленного правящего класса, который постепенно был размыт[270].

В традиционных войнах или завоеваниях выравнивание затрагивает в основном лидеров проигравшей стороны, таких как ближневосточные царьки, на которых пал гнев Ассирии, или таны короля Гарольда.

Более близкий к нашему времени пример – тосканский город Прато, где коэффициент Джини богатства – рассчитываемый по записям налогов с богатства – упал с 0,624 в 1478 году до 0,575 в 1546 году, и это после угасания чумы и роста общего зафиксированного неравенства в соседних поселениях. В 1512 году Прато был разграблен испанскими войсками, которые, согласно источникам, перебили тысячи жителей и три недели беспощадно грабили город. В такой ситуации основной целью грабежей и похищений с целью выкупа были зажиточные горожане. В конце главы 11 я более подробно рассматриваю пример немецкого города Аугсбурга, который во время Тридцатилетней войны сильно пострадал как от боевых действий, так и от чумы; как следствие, в нем наблюдалось значительное уменьшение разброса богатства. И хотя в этом процессе существенную роль сыграла чума, военные разрушения и необычайно высокие налоги на богатых тоже внесли свою долю в сокращение неравенства[271].

В анналах истории войны было бы легко подобрать другие примеры, но это бессмысленно, так как общий принцип ясен, даже если не представляется возможным точно оценить эффект количественно. В традиционной войне масштаб выравнивания зависел от разных факторов, таких как объем изъятия и разрушения, цели победителей или завоевателей, а также в неменьшей степени от того, каким образом выделять единицы анализа. Если рассматривать захватчиков и покоренных, грабителей и ограбленных, победителей и побежденных как дискретные сущности, то следует ожидать, что выравнивание происходило среди последних. Если война приводила непосредственно к завоеванию и члены побежденной стороны селились на новоприобретенных территориях, частичная или полная замена одной элиты на другую не обязательно имела какое-то существенное влияние на общее неравенство.

Но грубые обобщения такого рода неизбежно упрощают более сложную реальность. Для военных и гражданских элит обеих сторон результаты могли быть разными. Особенно в этом отношении проблематичны войны, исход которых неоднозначен, без явных победителей и проигравших. Достаточно здесь привести два примера. Пиренейская война 1807–1814 годов между Францией и Испанией и ее союзниками, которая велась на территории Испании, принесла многочисленные разрушения и совпала с увеличившейся волатильностью реальных заработных плат и временным увеличением общего неравенства в Испании. Напротив, в непосредственно последовавшие за этим конфликтом годы реальные заработные платы повысились, как и номинальные в отношении к земельной ренте, а неравенство в целом снизилось. Разрушительные военные действия и продолжительные беспорядки в Венесуэле в 1820-х и 1830-х годах также привели к резкому снижению отношения рент к заработным платам[272].