Продолжая спор с Александром Солженицыным в одном из последних интервью, Дьяков говорит: «Кривить душой я не могу…

Находясь в лагере, я, в отличие от Солженицына, наряду с негодяями встречал людей, не потерявших веру в силу ленинской правды, в конечное торжество социальной справедливости… Солженицын же все видел в черном свете».

К сожалению, не устоял перед «обаянием» и напором органов и критикуемый Дьяковым-«Дятлом» автор «Одного дня Ивана Денисовича» нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын. Он, как и Дьяков, также был лагерным стукачом и подписывал свои доносы псевдонимом «Ветров». Стало известно донесение «Ветрова» органам — так называемый «экибастузский донос», который помог властям жестоко подавить в самом зародыше восстание украинских националистов в лагере в Экибастузе (Казахстан).

Документы из личного дела «Ветрова», как и других агентов, хранились в архиве КГБ, и их наличие должно было бы сделать лауреата Нобелевской премии и «совесть русской нации» более покладистым и управляемым. Но Александр Исаевич «закачался в оглоблях», и один, видимо наиболее ценный документ, было решено довести до сведения общественности. Сотрудники КГБ разрешили скопировать его двум журналистам — чеху Томашу Ржезачу и немцу Франку Арнау. В «Военно-историческом журнале» №12 за 1990 год на стр. 75 представлена фотокопия этого любопытного документа. Вот его полный и точный текст.

«Сов. секретно. Донесение с/о (секретный осведомитель. — В.И.) от 20/1 52 г.».

«В свое время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель, встретив меня у пошивочной мастерской, полузагадочно сказал: кто был ничем, тот станет всем! Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Ковлюченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих — бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из второго, восьмого и десятого бараков должны разбиться на четыре группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать “своих”. Далее разговор дословно: “Она же займется и стукачами. Всех знаем! Их “кум” для отвода глаз в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!” Затем Мегель рассказал, что третья и четвертая группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне. Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля: “А полячишко-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!” Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами. Ветров». 20.1.52.

На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛАГ МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».

Как выяснилось на судебном процессе оставшихся в живых «заговорщиков», на самом деле заключенные лагеря «Песчаный», что расположен под Карагандой, намеревались 22 января 1952 года обратиться к руководству лагеря с просьбой об улучшении режима содержания. Но из-за доноса Солженицына-«Ветрова» они были встречены автоматными очередями. Многие из них были убиты, выжившие получили по 25 лет заключения. Представляют интерес воспоминания сидевшего в Оеоблаге с Солженицыным за измену Родине и реабилитированного Н.С. Хрущевым Леонида Самутина[35].

Он сообщает, что свидетель Иван Мегель, который чересчур «разоткровенничался» перед «Ветровым», зная наверняка, что об этом будет донесено начальству и, очевидно, преследуя какие-то свои цели, к примеру, месть за притеснения трем «бендеровцам» — Малкушу, Ковлюченко и Романовичу, был убит под шумок прицельным выстрелом в голову, так как представлял опасность для разоблачения секретного осведомителя Солженицына. «Информант Иван (Мегель) был убит прицельным выстрелом в голову. Это был применявшийся в лагерях метод устранения людей, которые могли быть опасными для секретных осведомителей лагерного руководства».

Подлинность доноса Солженицына была декларирована немецким криминологом Франком Арнау, однако официально не установлена. Сам Солженицын признает, что под давлением дал письменное согласие на сотрудничество с лагерной администрацией и взял на себя обязательства доносить о готовящихся побегах заключенных, но утверждает, что до реального сотрудничества дело не дошло: «…Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться «Ветров». Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию».

Недоброжелатели Александра Исаевича считают, что лишь после согласия стать «Ветровым» его перевели в привилегированный спецлагерь, в котором содержались специалисты, занятые секретными научными исследованиями, в так называемую «шарашку». В ту самую «шарашку», которая описана им в романе «В круге первом». Из произведений нобелевского лауреата видно, что больше половины лагерного срока он провел в «шарагах», на кабинетной и неответственной работе, которая в лагере и работой-то не считалась, а остальное время пробыл в прорабах да бригадирах. «Ишачить» собственным горбом ему почти не пришлось. А может быть, в тех условиях по-другому и вести себя было нельзя, и прав был Александр Исаевич, когда писал: «Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался слаб и подписал лишнее… Не кинь в него камень».

«Слабых» в писательской среде оказалось предостаточно. Доносили многие на многих. Так коллеги-писатели доносили в НКВД обо всех «крамольных» высказываниях поэта Сергея Клычкова (1909—1937 гг.): «Тяжело нашим управителям управлять в окружении недовольства. Того и жди неприятностей. Поэтому вся система управления крапленая и нам тоже нужно быть большими шулерами, чтобы понимать этот крап, не ошибиться, правильно ходить. Мы не зеваем — ни одного произведения нет без крапа. Но смельчаки не перевелись. Не все бросают бомбы. Есть такие бомбы, которые действуют более сильно, чем взрывчатое вещество, и имеют более разительное значение и более широкий резонанс. Это — слово. Возьмем кого-либо из толпы — выступит и бросит десяток крылатых слов. Да таких, что весь мир услышит, все газеты напечатают. Человек с большой буквы. Скажет такой смельчак — и отправится в ГПУ как яркая иллюстрация новейшей советской конституции. И миссию свою выполнит, и сила ее значительней, чем оружие»… «…Нет, поэзия — такая штука, которую ни Соловками, ни приказами не задушишь. Живы ростки, посеянные нами, — живы. Я знаю, что в народе ходят могучие, растущие…» Видимо предчувствуя грядущие бедствия, Клычков в одном из своих стихотворений писал: