Бывшие супруги, конечно, составляют особую категорию. У многих людей остается обида на бывшего мужа или жену, и донос — один из способов свести счеты. Эта мысль, очевидно, приходила и кое-кому в советском пропагандистском аппарате. В середине 1937 г., сразу после тайного военного суда над маршалом Тухачевским, генералом Якиром и другими командующими Красной армии, «Правда» объявила: «Редакцией “Правды” получено письмо от бывшей жены Якира, осужденного по делу военно-шпионской группы, в котором она отрекается и проклинает своего бывшего мужа, как изменника и предателя родины».[169] Это, по всей вероятности, должно было послужить примером другим, так же как история Павлика Морозова. Однако спустя год газета изменила тон и осудила «ложные» (т. е. написанные по злобе) доносы от бывших супруг[170]. Возможно, здесь сыграло роль неприятие предложенной инициативы в народе, а не чрезмерный поток доносов, поскольку никаких следов подобного потока в архивах не обнаруживается, даже в разгар Большого террора[171].

Экс-супруг тоже удерживало от доносов на бывших мужей чувство самосохранения: арест «врага народа» мог иметь пагубные последствия не только для его новой жены и детей, но и для бывших жен, и даже для их родственников и новых мужей.

Что касается примера Павлика Морозова, то, конечно, находились «юные мстители», которые охотно и без особых колебаний строчили доносы, надеясь прослыть героями (см. выше, с. 243), но даже претенденты на славу Павлика, как правило, не писали о собственных отцах и матерях. Встречавшиеся мне доносы этого типа метили в людей из окружающего коллектива — соседей, учителей, школьных товарищей.

Хотя добровольные доносы детей на родителей в письменном виде были редкостью, однако во время Большого террора детей школьного возраста не так уж редко заставляли публично отрекаться от арестованных родителей — «врагов народа» на школьных и комсомольских собраниях. Иногда, как в случае с Якиром, такие отречения появлялись в печати. Но подобная практика, очевидно, не пользовалась в народе одобрением. Республиканская газета «Красная Татария» весной 1938 г. выступила с резким протестом против нее, несмотря на официальную поддержку культа Павлика Морозова. Поводом послужила публикация в более мелкой местной газете письма молодого человека, который обличал своего отца, сельскохозяйственного рабочего, как «врага народа» за то, что тот украл корма из совхоза, где работал. «Весь тон письма явно фальшивый… — замечает «Красная Татария», прозрачно намекая, что районная газета сфабриковала письмо или вынудила автора написать его. — Это письмо не вызвало одобрения читателя. Оно лишь морально раздавило несчастного отца. Шутка ли, родной сын всенародно называет своего отца врагом и отказывается он него».

Порой в архивах попадаются доносы на родственников со стороны мужа или жены, но в большинстве случаев они явно продиктованы стремлением защитить себя. Один коммунист в 1930 г. донес на тестя, бежавшего из деревни и пытавшегося найти убежище в его городской квартире, как на кулака. Сделал он это неохотно, и ему пришлось пожалеть об этом, возмущенно писал он семь лет спустя, когда в 1937 г. его за «кулацкие связи» (т. е. отношения с тестем) исключили из партии.[172]

Письма от женщин по поводу неуплаты им мужьями алиментов, так же как «исповеди» брошенных жен, иногда содержали элементы доноса, но главная цель у них была другая. За редкими исключениями, в таких письмах нет просьб о наказании блудного супруга. Авторы писем об алиментах хотели получить деньги[173], авторы «исповедей» просили о моральной поддержке, понимании, о личной встрече с адресатом. Несомненно, женщины в 1930-е гг. не придавали своим письмам форму доносов, потому что режим тогда еще не проявлял склонности карать людей за аморальное поведение. Правда, закон против абортов 1936 г.[174] предусматривал небольшие сроки заключения за неуплату алиментов и повышал плату за развод, но сам развод «без вины сторон» по-прежнему разрешался. После войны, когда был принят более строгий закон о разводах, требующий доказательства вины одной из сторон, письма от брошенных жен быстро приобрели характер доносов[175].

Вопросы нравственности не слишком волновали советское общество в 1930-е гг., судя по тому, что в доносах они поднимались сравнительно нечасто. После 1936 г., когда аборт или принуждение женщины к аборту стали уголовными преступлениями, каравшимися тюремным заключением, появилось небольшое число доносов, касавшихся этой темы: например, в доносе 1938 г. на колхозного председателя из Курской области содержалось обвинение в том, что он заставил свою жену сделать аборт, отчего та умерла.

Хотя мужской гомосексуализм в 1934 г. был объявлен вне закона, мне не попадались доносы по поводу этого или каких-либо других сексуальных «извращений». По-видимому, единственное сексуальное преступление, которое интересовало авторов доносов, — женская половая распущенность. О женщинах-администраторах или женах администраторов нередко писали, что они имеют любовников, оказывают им благодеяния и продвигают по службе. Авторы этих писем следуют привычному стереотипу «Екатерины Великой»: по их мнению, власть женщины неразрывно связана с необузданными сексуальными аппетитами, и то и другое заслуживает осуждения как нечто противоестественное. «…Вся система разговоров о моем прошлом направлена к тому, чтобы дискредитировать меня, как руководителя», — писала партийная работница, жалуясь на доносы, ложно обвинявшие ее в любовных связях с коллегами-мужчинами. В одном анонимном доносе, который в 1935 г. печатными буквами написал «работник райкома», речь идет не о любовниках. Он посвящен чрезмерному сексуальному влиянию женщины на мужа, возглавлявшего районный комитет партии, где она сама работала: «Золина является второй женой Касимова, а поэтому все сотрудники райкома находятся в руках Золиной, а если кто не понравится ей, то под влиянием сладкой минутки на кровати только стоит сказать Касимову, и на второй же день будет выполнена просьба Золиной, сотрудники должны страдать… Необходимо повести борьбу против полового разврата в организациях и удалить Золину из райкома».