– Ну Гизберт влип! – ухмыльнулся барон. – Своих земляков решил от каторги избавить! Сам теперь в нее угодит.

– Изволите ли знать, – поправил начальника Бисиркин, – евреев тоже никого нет. И кавказцев.

Таубе так и сел.

– Не понимаю… Этих-то зачем? Разве только он за деньги организует с острова побеги? Но какова наглость! Тридцать человек спрятать!

– Арестовать Гизберта генерал не даст, – тихо сказал Сергей Иванович. – Бенедикт Станиславович – лицо приближенное. Все важные бумаги готовит. А эти листы ничего не докажут.

– Сейчас узнаем! Только что сообщили: Тарасюка пытались отравить. Прямо на гауптвахте! Он выжил и хочет мне в чем-то сознаться. Пойдемте!

Когда офицеры появились в палате, фельдфебель лежал на койке и скулил. Он был основательно напуган. Увидав начальство, попробовал встать, но у него не получилось…

– Лежи! – приказал барон. – Ну что я тебе говорил? Ты им живой не нужен! Сознавайся, облегчи душу.

– Ваше высокоблагородие! Ничего не утаю! Велите только, чтобы мою персону усиленно охраняли! Никого пусть не пускают. И решетки на окна непременно!

Таубе рассердился:

– Это кто тут персона? Ты, что ли? Говори живо, как с Гизбертом снюхался!

И фельдфебель стал рассказывать:

– Самого-то его я ни разу не видел и показаний дать не могу. Только на его лакея Смидовича. Он опять из ляхов, близкий к их высокородию человек. Вот тот Смидович меня и совратил.

– На что?

– Побеги спотворить. На другой, значит, манер, не как «иваны» бегут.

– Что такое «на другой манер»?

– Ну, когда бумаги имеются.

– Выражайся яснее!

– Ну… как же вам обсказать-то?

Тарасюк запутался в словах, но быстро нашелся:

– Когда, значит, в тайгу собирались фартовые, то моя задача была одна – облебастрить, как с тем же Шуркой Аспидом. Сначала выпустить их золотишко помыть. С возвратом в узилище. Потом, стало быть, они делали ноги, а я помогал через пали перелезть. Их искали при Татарском проливе, а фартовые шли на Охотское море. Японцы их сопровождали.

– Что за японцы? Откуда они взялись?

– Не могу знать. Уже третий год, как они повозле Рыковского живут. С весны до осени – зимою их не бывает. Где-то на мелких речках у них лагерь. Только «иваны» сбегают, косоглазые тут как тут. Ведут их до моря и сажают там на судно. И опять все тихо…

– Ты как с ними договаривался?

– Приходил от них человек, по ночам. Мало-мало по-русски говорит, понять можно. Мы сверяли с ним список, считали по головам. Он давал золото. Ну я в назначенный день ставил начальником караула или Щекатурина, или Точилкина. Им тоже часть песку перепадала.

– Ясно. Засадим и их. Дальше!

– Дальше сам побег. Мастерили его фартовые, а мы только подсобляли. Вот. А когда поляки или жиды уходили, там еще проще было. Те никуда не драпали, по тайге не скитались. Бутаков получал на них бумагу: перевести в другой округ. Их собирали в партию: статейные списки, довольствие, чин чином, как полагается. А ко мне приезжал Смидович, про которого я рёк…

– Кто тебя, дурака, научил этим глупостям? Персона, узилище, рёк… Журналов, что ли, начитался?

– Так точно.

– Вредно русскому фельдфебелю журналы читать. Плохо выходит! Ну, продолжай.

– Слушаюсь. Указанный Смидович привозил мне деньги. Помене получалось на круг, чем за «иванов». И бумажками, а не песком. Но тоже ничево… Главное – риску никакого. Ну, я опять снаряжал конвой из Щекатурина с Точилкиным.

– И куда они отводили партию?

– До Пороная. Там садили в лодку и сплавляли до устья. Японцы их принимали и помещали на судно. Дальше нас не касалось.

– А где Смидович деньги брал, чтобы с тобою расплатиться?

– Не знаю.

– Выходит, со статским советником Гизберт-Студницким ты лично не общался?

– Никак нет. Но догадаться несложно, что без него такие деяния… дела то есть, провернуть нельзя. Бумаги-то он подписывал!

– Ладно. Перескажешь все это аудитору, он оформит как добровольное признание.

– Спасибо, ваше высокоблагородие.

– Никого к тебе больше не пустим, кормиться станешь из роты.

– Век буду Бога молить… Прощенья просим… за служебные наши проступки…

– У суда проси. Что за поселенец тебе яду принес?

– Незнакомая мне личность. Но сказался от Смидовича. Я обрадовался, что не забыли! А оно вона как вышло…

На этих словах фельдфебель зашлепал синими губами и впал в забытье. Офицеры крикнули доктора, а сами отправились к начальнику караула. Мешковатый, но сообразительный подпоручик доложил, что велел арестовать поселенца Заварзина сразу после покушения. Сейчас тот сидит в свободной камере. Канючит, что хотел только заработать косушку… Мужика вызвали на допрос, и он подтвердил рассказ фельдфебеля. Нанял его Смидович. Вручил косушку и попросил отнести на гауптвахту посылку с пирогом. А то ему самому некогда. Вот, отнес на свою голову… Заварзин подписал показания и был отпущен. Вскоре под усиленным караулом был доставлен и лакей. Рослый и вальяжный, он больше походил на записного театрала, чем на ссыльнокаторжного. На вопросы Смидович отвечать отказался и стращал военных своим хозяином. В итоге он сел в карцер. А вечером стало известно, что Заварзин отдал богу душу. Выпил подаренную лакеем водку и умер. Видимо, в косушке был яд, чтобы избавиться от свидетеля. И лишь расторопность начальника караула доставила следствию признания поселенца.

После ужина барона Таубе вызвал к себе Кононович.

Объяснение началось бурно. Генерал сидел, но офицеру сесть не предложил и сказал неприятным фальцетом:

– Подполковник! На каком основании вы арестовали лакея моего помощника?

– Ваше превосходительство, – почтительно начал барон, – позвольте поинтересоваться, почему вы озаботились судьбой этого человека? У вас в подчинении таких тысячи.

– А потому, миластадарь, что я начальник острова! Я, а не вы! Или флигель-адъютантские аксельбанты в голову ударили? Сейчас вот отобью экспресс военному министру, чтобы вас немедленно заменили!

– Во-первых, это ничего не даст. А во-вторых, выслушайте сначала мои объяснения.

– Извольте!

– Сегодня утром упомянутый вами лакей – его фамилия Смидович – пытался отравить фельдфебеля Тарасюка. Тот замешан в побеге уголовных из Рыковской тюрьмы. И находится сейчас на гарнизонной гауптвахте. Вот рапорт доктора. Несчастный случай исключен, было именно умышленное отравление. А это показания некоего Заварзина, который и принес посылку с ядом. По просьбе Смидовича. Заварзин дал эти показания и ушел пить водку, которую перед тем получил от поляка. Выпил – и умер. Так лакей избавился от свидетеля, правда, с запозданием.