Нина очень завидовала мне, когда я, после ухода Евгении Иннокентьевны, полчаса буквально катался по полу от хохота – вырвалось долго сдерживаемое.

– А я вот не могу смеяться. Я это каждый день слышу. Одно и то же. Она странная. То есть не странная… Ведь эта история про солдата и уход молодой жены через три дня, этой истории десять лет. Понимаешь, у обычных людей новое приходит в душу, в ум, а старое понемногу – в архив. Иногда только вдруг – вспомнится. Она же ничего не забывает, все в ней живет одновременно. До смешного – в магазине вдруг сотенные начинает считать за рубли. Ее обманывают, она приходит – плачет. Она и замуж второй раз не вышла, потому что для нее мой отец – будто только сейчас дверью хлопнул и, может, еще вернется. Нет, правда, я знаю, она надеется. Отец довольно плохо живет с новой семьей. Они даже, кажется, встречались тайком, представляешь? Он бы, может, и вернулся, но там навешал на себя: дача, квартира, машина, двое детей, жена цепкая… А она ждет. Она держит себя в форме: бегает, гимнастика и все такое. Если подумать: романтическая история. Сюжет для лирической комедии.

– Иди ко мне, – сказал я.

И еще один визит был не только вне программы, но и совсем неожиданный, непонятный. Ко мне заявилась моя вторая жена – та самая, которая ушла от меня сперва к Фазану, задушевному и несчастному, царство ему небесное, а потом нашла всемирно известного психиатра.

Это было примерно за две недели до нашей свадьбы, точнее – бракосочетания. (Я, кстати, мог бы устроить оформление документов в три дня, но мне почему-то захотелось, чтобы как все граждане: подать заявление, постояв в очереди, выслушать напутствия, выждать положенный срок, мне это доставило какое-то особенное удовольствие.) Я вернулся после своих дел довольно поздно, хотел поужинать и отвезти Нину домой – после первой ночи и до самого дня получения документов она ни разу не оставалась у меня на ночь. Нина сказала:

– Тебя там какая-то женщина ждет.

– Какая? Долго ждет?

– Часа три.

– Что?! И ты ее не выгнала?

– Ей хорошо, она пьет коньяк и слушает радио. Она хотела со мной говорить, но я терпеть не могу говорить с пьяными. Я сказала ей об этом – и ушла читать. Она пыталась еще, мне пришлось повторить. Она успокоилась, сидит одна.

Я поцеловал Нину, прошел на кухню.

Моя вторая жена уже не только пила коньяк, но и кушала. Она достала из холодильника холодную вареную курицу и вот, отломив курью ногу, рвала ее белыми крепкими зубами, вытирая жирный рот рукавом белой блузки.

– Чем обязан? – спросил я.

– Просто зашла, – сказала она, интересуясь, кажется, курьей ногой больше, чем мною, и, может, сожалея, что приходится говорить, вместо того чтобы спокойно поужинать.

– Все-таки какая же ты сволочь, – невнятно сказала она, жуя.

– Что?

– Все-таки лучше мужика я не знала, – повторила она, прожевав и икнув.

– Ты пришла, чтобы мне это сказать?

– Только это. Сказать и уйти. Без эмоций. Просто сказать. Иногда язык чешется до смерти: хочется произнести какую-нибудь фразу. У тебя бывает? Сижу раз на заседании кафедры, и смертельно охота сказать вслух матом: «…!» Совершенно непонятно почему. И настроение нормальное, и погода ничего, и вообще – а вот вдруг! До истерики! Хоть рот зажимай. Ну? Пришлось сделать вид, что живот скрутило или – ну, мало ли, по женской части, в общем, выбежала в сортир, там никого, и я громко: «…!…!…!» Раз двадцать. Только тогда успокоилась.

– Ты потише.

– Ах да, там девушка. Невеста. Или уже жена. Совсем юная. С горшка снял, воспитал, чистой-невинной взял. Мужчины некоторые, истаскавшиеся сами которые, обожают такие варианты.

Я глядел на нее и думал: странно. Вот она, моя тонкая умом и талией филологиня. Чем старше становится, тем почему-то грубее, презрительнее, что ли, по отношению и к себе, и к другим – а сейчас и вовсе похожа на подпившую мясо-молочную продавщицу, пришедшую излить матерные обиды своему хахалю.

– Ну и сказала бы свои слова, если язык чешется, дома, когда мужа нет.

– Они – адресные. Лучше тебя мужика я не знала. Лучше тебя мужика я не знала. Лучше тебя мужика я не знала…

Она повторяла это без эмоций, без интонации, словно вела счет чему-то неведомому: «Первый… Второй… Третий… Сто пятнадцатый…» – устав при этом считать.

– Что ж, – сказал я. – Спасибо. И до свидания.

Мягко сказал. Хотя подумал вдруг: ведь это из-за тебя, тварь ты продажная, которую я, по несчастью, любил когда-то, то есть не только из-за тебя, но и из-за тебя тоже, я пришел в нынешнее состояние, когда – счастлив, но словно предсмертно счастлив, потому что должен убить самую красивую и умную женщину, какую только встречал. Должен – решено и подписано. И твоя подпись, мразь ты такая, тоже есть!

– Я должна объяснить тебе загадку, которая тебя мучает. Я должна объяснить, почему я от тебя ушла. Я хотела объяснить это твоей чувихе – или жене, извини, я немного выпимши, чтобы она тоже – руки в ноги и тикать. Сейчас объясню.

Объяснять она собралась обстоятельно и со вкусом: налила коньячку, вынула сигарету – чтоб выпить, закурить – и начать.

Я выплеснул коньяк в мойку, мягким, но точным движением выхватил из ее пальцев сигарету, сломал, бросил в пепельницу, полную окурков.

– Пошла прочь, гадина, или я тебе в морду дам.

– Дай! Дай! – вскочила и завизжала она совсем уж как базарная торговка. – Дай, убей – чтобы я не боялась тебя! Я всегда хотела, чтобы ты меня лучше бил, делал что-то такое – чтобы не ждать, чтобы не так страшно было! Я и сейчас тебя боюсь, не сейчас, тут, а там, где живу, я оттуда тебя боюсь – что ты придешь и мщения потребуешь. Это не-вы-но-си-мо! – орала она мне в лицо, брызгая слюнями и ошметками непрожеванной курятины.

Я взял ее за холку (кофточка затрещала) и, подбадривая пинками, вывел на лестницу и захлопнул дверь. Она звонила, стучала, в общем, колобродила как могла, но скоро устала, умолкла. Послышались шаги. Домой. К мужу-психиатру. Авось подлечит.

– Это и есть твоя вторая жена? – спросила Нина.

– Да.

– И ты ее любил?

– Да.

– А теперь нет?

– Я же рассказывал.

– Помню. Она тебя бросила. Ни с того ни с сего. Но ведь не так уж много времени прошло. А ты говорил с ней как с совсем чужой женщиной. Ты так обиделся на нее?

– Да.

– А я вот не умею обижаться. Совсем не умею. Абсолютно.

– Ладно. Отвезу тебя домой, хорошо?

– Ты голодный.

– Нет.

– Почему бы мне не остаться? Мать спокойно отнесется к этому. И даже если я совсем к тебе перееду.

– До свадьбы – нет. Это мой маленький каприз.

– Не понимаю. Оригинальничаешь ты, что ли?