— Ага, кавказская… — противится ему Санька Кобзев. — А за мной Москва и вся Россия. Понял, король красоты? Так вот! Ну-ну, что на это скажешь, что? — Санька выгибает грудь, он чуть выше Гарика, но русским духом горазд, не уступит.

На что Мнацакян вообще глаза предельно выкатывает.

— Ты вот как! Вот как! Мать — Россия! А за мной, если хочешь знать, кавказские горы, лучшее вино и храбрость джигита! А! А?! — Гарик передразнивает Кобзева, заводит. — Что ты на это скажешь, что?

Женька Тимофеев вовремя выбрасывает «полотенце». Условное, естественно, как на ринге.

— Эй-эй! Успокойтесь!

— Сашка, — продолжает Генка Мальцев. — А за ней её муж, дзюдоист, самбист и каратист. Чёрный пояс. — Это он о муже Инны, капитане, командире разведроты. — Забыл, как он и его ребята кирпичи кулаками показательно крошат? То-то. Вас обоих, джигитов подмосковных, на маленькие дольки нашинкует, в порошок сотрёт и по ветру развеет. Даже пикнуть не успеете.

Это да, это отрезвляет. Обоих. Картинка рисуется доходчивой.

— Да, он здоровый кабан, как танк. — Соглашается Санька.

Действительно. Капитан, в весе полутяжа, под два метра ростом, ручищи — во, кулачищи — во; невероятно подвижный, с мгновенной реакцией — на показательных все видели! — белёсый ёжик и такие же ресницы. В рукопашной, как рыба в воде! Из автомата поражает цель из любых положений, даже вниз головой, из пээма так же; ножи, лопатки в цель метает играючи. Мастер! Талант! Спичку, например, с десяти метров пополам сапёрной лопаткой перебивает. Видели! Запросто! Против четверых — легко… Да у него почти вся рота такая. Сам он часто с улыбкой, доброй, снисходительной, но офицер, разведчик. Серьёзный мужик, серьёзный и противник. Какие уж против него Кобзев с Мнацакяном? Пусть и с десяток таких.

Гарик, со вздохом цыкает, поясняет:

— Девочку жалко.

Последнее неожиданно улавливает старшину, он чуть впереди по лестнице топает, обеспокоился услышанным.

— Какую девочку, где? — задерживая шаг и оборачиваясь, с тревогой спрашивает он. — Вы о ком? Что вы опять удумали, ну?

— О ком, о ком… О Гейл, естественно, КонстантинСаныч. Её жалко! — без запинки отвечает Кобзев. — Проступок Тимофеева разбираем.

— Да, у нас комсомольское собрание, товарищ старшина, присоединяйтесь. — Приглашает Мнацакян. — Плохим человеком он оказался — среди нас. Прорабатываем! Оборотень!

— Тимофеева прорабатываете? Правильно, — окинув Тимофеева суровым взглядом, сердито бурчит старшина. — Молодцы! Его не прорабатывать надо, а всыпать бы ему по самое «не хочу». Я б на месте…

«Квартет» шаг предусмотрительно придержал, старшина, бормоча окружающим программу воздействия на плохого человека, сам собой отдалился.

— Инну… под танком жалко, — когда квартет в замыкающие на лестнице вышел, осторожно закончил мысль Гарик.

— Гы-гы-гы… — рассмеялся Трушкин.

— Она не под ним, дорогой! Она на нём. Чуешь разницу? — Заметил Кобзев.

— Ладно, кончили трепаться. Подарок я подберу. — Сообщил Тимофеев. — Купим все вместе, и вручим. Идёт?

— Идёт, — отозвались все.

Лестничные марши закончились, музыканты вошли на свой этаж, с шумом протопали в оркестровую канцелярию, гурьбой ввалились в комнату. Кладя инструменты на стеллаж, принялись снимать сумки с противогазами, портупеи, скатывать их… Возник обычный немузыкальный шум.

— Пятнадцать минут перерыв. Через пятнадцать минут все на занятия. Все слышали, что я сказал? — Громко проинформировал старший прапорщик Хайченко, и сам себе ответил. — Все. Чтоб потом не говорили.

— С противогазами? — аккуратно, в четвертную паузу, интересуется Кобзев.

— Нет! — резко обрывает старшина, и грозит пальцем. — Ну детский сад! Без хохм мне. Я вас предупреждаю, Кобзев. Прекратите шутить! Я серьёзно. — Выговорил что положено Кобзеву, расширил «информацию». — Начштаба занятие проводит. — Последним старшина явно усиливал ответственность каждого. — Все контрактники полка чтоб, сказали, были. В клубе. С тетрадками и карандашами. Это приказ.

— А можно с ручками? У меня ручка. Карандаша нету. — Пожаловался Гарик Мнацакян.

И этот туда же, кривится старшина.

— Можно, — вяло отмахивается он, и поверх голов, сердито кричит остальным. — У кого нету карандашей, подходите, я дам… Но чтобы потом… — старшина вновь грозит пальцем. — Не спрашивали. Конспектировать будем.

— А зачем нам, товарищ старший прапорщик, товарищ лейтенант? — преувеличенно удивлённо интересуется Кобзев у старшины и дирижёра, смолкли и остальные.

— А я знаю?! — с вызовом, риторически отвечает старшина. — Приказ! Сказали, всем. Под запись. Значит, надо.

— Может, мы «загасимся? — Кобзев игриво указывает рукой за спину. — У нас времени нету…

— Нет-нет, ни в коем случае. Это приказ, — старшина замахал руками, и в том же тоне продолжил. — А срочники к товарищу лейтенанту на политподготовку, в смысле на беседу. Да-да! — видя недовольные лица музыкантов, старшина повышает голос. — Товарищ лейтенант, подтвердите.

Дирижёр утвердительно кивает головой…

— Да, это в расписании. Недолго, я думаю.

— Ну, всем всё понятно? — победно спрашивает старшина, и сам себе отвечает. — Всем! Значит, сейчас перерыв пятнадцать минут, — и замечает последнее. — Сбор — не перепутать! — в клубе. Я проверю.

Сурово оглядел всех, поняли — нет. Да, конечно, поняли. Музыканты поняли другое: у них есть пятнадцать минут. Вновь возник шум, но уже удаляясь за двери.

— Так сколько всего, у нас, получается, осталось? — спрашивает Трушкин.

Квартет дружно склонился над бумажными листами, в курительной комнате, возле окна.

Тимофеев в задумчивости кривит губы, отвечает.

— Получается… В зоне досягаемости — шестеро. Всего шестеро.

— Со всего списка? — удивляется Мнацакян.

— Да.

— Ну и хорошо. И отлично, — резюмирует Санька Кобзев. — Меньше мотаться придётся… — Но под осуждающими взглядами поясняет. — А что я сказал? Ничего! Важно, чтобы именно самородки там остались, да. Хотя бы один… два… три.

Да, это бы хорошо бы. Жаль, что так мало. Квартет вновь склоняется над списком. Тимофеев в задумчивости трёт пальцем кончик носа, вздыхает.

— На них и надежда… на самородки.

— И ладно. Надежда, как известно… — явно успокаивая всех, замечает Трушкин, но Мальцев его перебивает.

— Не умирает, — с нажимом, исправляет он. — Найдём!

Генка это произнёс так уверенно, что Кобзев с Трушкиным посрамлённо уставились в список. Гарик разрушил возникшую неловкость.

— Ха! Тут же и телефоны есть. Всё, значит, звоним.