себя в руках, терпеливо ждешь. И вот прилетает самолет, появляется летчик Павлов. Когда он подходит к тебе, ты открываешь глаза и узнаешь своего друга.

— Я все помню, — сказал Саша, — Начинайте снимать.

— Лежи спокойно, не суетись.

— Ладно.

— Все готово, Маргарита Сергеевна? — крикнул через плечо Борис Лукич.

— Готово, Борис Лукич, — ответила Маргарита Сергеевна. — Можно начинать, Петенька?

— Давайте, — сказал Саша и отвернулся к мокрому окну.

Съемки этой сцены продолжались значительно дольше, чем представлялось Саше вначале. Хотя он делал все так, как требовал Борис Лукич, режиссер иногда останавливал его, что-то обдумывал и просил делать по-другому. Эти неожиданные перемены и повторения нисколько не утомили Сашу, ему даже нравилось, что с ним так долго занимаются.

Удивительным был дождь за окном, вспышки молнии, мокрый плащ летчика Павлова, пришедшего в комнату, где лежал Петя, тихий голос режиссера и внезапный крик на весь павильон:

— Тихо! Съемка! Мотор!

Удивительной была и доктор Джамила в белом халате и накинутом сверху парусиновом плаще с капюшоном. На этот раз Мурзаева играла так хорошо, что ни Борис Лукич, ни Маргарита Сергеевна не сделали ей ни одного замечания.

«Наверное, подтянулась», — подумал Саша.

Вскоре съемочная группа перешла на новую декорацию. Это был тот же степной аэровокзал, только с другой стороны. В правом крыле аэровокзала разместился буфет, где летчик Павлов пил чай и закусывал. Здесь также все было самое настоящее, к чему Саша уже привык и чему перестал удивляться. Широкая стеклянная дверь из буфета открывалась прямо в сторону летного поля, где простиралась широкая степь и синело высокое небо под бесконечной равниной. Хорошо сделанные вещи теперь нисколько не удивляли Сашу и не вызывали подозрительности. И только однажды мальчика взяло сомнение, когда он увидел в павильоне точно такой же самолет, на каком прилетел Павлов в совхоз. Выйдя из буфета, Саша остановился перед самолетом, долго и подозрительно разглядывал его.

— Вот так смастерили! — сказал он вслух самому себе, ощупывая руками шасси. — Ни за что не поверил бы, если бы не знал, что он бутафорский. Ловко сделано.

— Да это же самый настоящий, — засмеялся осветитель. — Понимать надо, парень.

Пристыженный Саша поспешил уйти из павильона.

— Не угадаешь, чему здесь удивляться, — ворчал он себе под нос. — Не разберешь, где у них настоящее, а где понарошку.

Домой Сашу привозили часов в пять дня. Ни в его дворе, ни рядом в это время не было никого из дворовых и школьных товарищей: все уехали на дачи и в пионерские лагеря. Саше даже обидно было, что никто не видит, как его привозят и увозят на машине, как ласково разговаривает с ним Маргарита Сергеевна. «Посмотрели бы ребята, какой я артист, — думал Саша. — Никто не сказал бы, что я задавака, вон я какой простой, совсем не задираю нос, первый здороваюсь с дворничихой и с Архиповой бабушкой».

Но однажды его тщеславие было удовлетворено. Это случилось утром, часов в семь. Только вышел он из подъезда и взялся за ручку дверцы студийной «Волги», на черном лоснящемся боку которой было белыми буквами написано «Киносъемочная», как из-за угла со скакалкой в руках выбежала Тома, бросилась к машине.

— Здравствуй, Саша!

Саша обрадовался этой встрече, приветливо помахал рукой.

— Приветик, Томка!

Тома потрогала пальцами машину:

— За тобой такая ездит?

— За мной, — сказал Саша скромно. — Хочешь прокатиться?

Томка закивала.

— Прокатим ее, дядя Коля? — попросил Саша шофера. — Вон до того сквера, пожалуйста.

— Ладно, — согласился дядя Коля, открывая дверцу. — Обратную дорогу найдешь?

— Найду, дяденька.

Тома важно устроилась рядом с Сашей на широком мягком сиденье «Волги», высунулась в открытую дверцу, крикнула дворничихе, подметавшей дорожки в саду:

— Доброе утро, тетя Дуся!

Дворничиха посмотрела на машину.

— Ишь, стрекоза, пристроилась к артисту.

Машина выехала со двора.

— Скоро закончится ваш фильм? — спросила Тома у Саши. — Больно долго вы снимаете!

— Бежим к финишу, — сдержанно ответил Саша. — Не такое простое дело. Знаешь, сколько работы?

Еще немного проехали молча. Машина свернула за угол, остановилась у тротуара.

— Слезай, Тома, приехали! — сказал Саша. — Пока!

Девочка нехотя вышла из машины; стоя под деревом, завистливым взглядом проводила отъезжающего Сашу.

Бутылка шампанского

Наступили последние дни съемок.

Михаил Ефимович и Маргарита Сергеевна несколько раз ездили с Сашей на стадион, где на закрытом катке снимали крупные планы, необходимые для окончательного завершения сцены с фигурным катанием.

— Эти съемки нужны к объекту «Катание Пети на озере», — объяснил Саше Михаил Ефимович. — Помнишь, я говорил тебе?

Поскольку дело происходило зимой, Саше опять пришлось надеть большой лисий малахай и шубу. Обливаясь потом от жары, он с завистью смотрел на девочек, которые в другом углу катка стояли на льду в легких цветных трико и наблюдали за киносъемкой. Саша чувствовал, что начинает утомляться, немножко злился на себя, когда чуть-чуть ошибался или делал фигуру не так ловко, как ему хотелось. Михаил Ефимович и Маргарита Сергеевна проявляли большое терпение и не расстраивали мальчика ни окриками, ни замечаниями.

Саша знал, что Михаил Ефимович во время работы никогда не раздражался, а шум и крик поднимал иногда, скорее, от задора и уверенности. Но вот если Михаил Ефимович затихал, значит, что-то было не в порядке. Притих он однажды и на этой съемке и ласково сказал Саше:

— Ты, Сашок, не суетись, не развивай космическую скорость. Мне нужны в кадре твои ноги. Видишь, я положил на лед два кусочка фольги, и ты должен двигаться только на этом пятачке. Эти метки для тебя закон, как футбольные ворота.

Он обнял Сашу за плечи, походил с ним по льду, подозвал девочек в трико.

— Скажите, девочки, нравится вам наш фигурист?

— Нравится! — хором ответили девочки.

Михаил Ефимович озорно подмигнул Саше:

— Давай-ка посидим.

Они сели на скамью. Михаил Ефимович закурил, а Саша стал подтягивать шнурки на ботинках.

— Марочка! — попросил Михаил Ефимович Маргариту Сергеевну.