– Метафизика, – гремит с кафедры жрец Зонар Радиссон, разглядывая каждого курсанта так, будто его присутствие в академии является личным оскорблением Радиссону в частности и вере во Всеотца в общем, – является учением об абсолютном бытии, открывая нам Мудрость и Всеблагость Бога-Солнца не в вере, что есть жизнь, а в разуме, что есть помощник жизни! Знание метафизики просветляет души человеческие, поднимая разум ограниченный отдельной твари до Разума безграничного Отца нашего Всеобщего! И потому метафизика в основании своем есть теология, теология не веры, но разума!

На лекции Радиссона парни тоже стремятся попасть первыми – чтобы занять задние места повыше. Одного взгляда на сухопарого, постоянно кривящегося служителя Храма, с желтоватой, точно у восточника, кожей, хватит, чтобы понять, что «птенцам» достался ортодокс, который за любое отступление от канона будет карать без промедления. Поэтому на лекциях Лис ловит каждое слово Радиссона и старательно записывает каждую формулировку.

«Теология не веры, но разума» давалась первокурсникам с трудом. Определения вроде: «Бытие есть необходимое, а небытие случайное; а потому случайное не есть существенное; но случайное есть необходимое для необходимого, ибо только на фоне противоположности и противоречивости своей сущности необходимое являет себя как необходимое; и случайное посему есть необходимое на фоне необходимого, но, лишь осеняемое необходимостью, оно есть необходимым» – вызывали стенания и тихие пожелания Радиссону «крепкого» здоровья и долголетия. Метафизика представлялась набору как будущее кладбище положительных баллов – Зонар требовал понимания, однако в объяснения особо не вдавался. Все примеры и толкования, как неоднократно повторял жрец, пытливые умы найдут в трудах мудрецов древности и отцов Храма. Список трудов составлял около сотни наименований, и «птенцами» уже был прозван «экзекуторским».

Впрочем, среди сонма страдальцев нашелся и своеобразный ценитель. Фридмунд радовался метафизике, как дитя малое новым игрушкам. Во-первых, он глупо и радостно хихикал, когда Зонар употреблял слово «тварь», совсем не обращая внимания, что речь идет о тварности созданного Всеотцом мира. Во-вторых, рыжий пришел в восторг от фразы: «Если сущее есть, то оно есть» – и теперь вставлял ее при разговоре где угодно. В-третьих (что потрясло не только Катайра и Рунольва, но и даже удивило Хельга), Кнультссон отлично понимал метафизику, а доказательства бытия Всеотца знал полностью, и не только их, но и контраргументы доказательствам и их опровержения. Лис-то и сам часто с трудом понимал, о чем идет речь на лекции. Ну как понять: «Априорным представлением, лежащим в основе внешних созерцаний, является пространство. Протяженность есть вторичная субстанция, что лежит в основе априорного представления внешних созерцаний. Пространство не возникает из протяженности, но протяженность как субстанция есть принцип и устройство пространства, в котором знает себя и Всеотца человеческая душа. Но протяженность никогда не дана человеку, кроме как через априорную данность, положенную Всеотцом по воле своей»?

А Фридмунд, наморщив лоб, спокойно пояснил, что речь идет о том, что привычные для человека расстояния и все такое лишь видимость, что на самом деле существуют только сотворенные Всеотцом вещи и существа, занимающие место в общем вместилище, созданном для них Богом-Солнцем. И это вместилище и есть протяженность. А пространства не существует.

– Не существует? – переспросил, помнится, Круанарх.

– Ну, как бы и существует, и не существует. – И рыжий с сожалением посмотрел на гальта. – Эх, Катайр, вроде и соображаешь, а таких простых вещей понять не можешь.

Северянин тут же вскипел и заорал, что уж от кого-кого, но от человека, который не разбирается в логарифмах, завуалированных оскорблений своего ума терпеть не собирается. Фридмунд обиделся и сказал Катайру, что тот сам «завуалированный». Хельгу пришлось вмешаться и успокоить обоих.

«…на шпангоуты (внутренние ребра) шли гибкие ветви орешника. Они тянулись от планширя до планширя, на расстоянии один метр друг от друга, соединяясь с досками посредством специальных шпунтов. Этот обеспечивавший небывалый уровень гибкости всей структуре судна уникальный способ строительства сохранился до начала эпохи Объединения…»

Кроме Фридмунда, удивил и Рунольв. Парень оказался знатоком военной истории и отлично разбирался в турсах. На лекциях по военной истории Мидгарда Хаймссон бойко отвечал на вопросы Ингиреда, постоянно опережая остальных, старающихся произвести на наставника впечатление. Курсанты от отчаяния даже послали в комнату 2-13 официальную делегацию с просьбой предоставить остальным шанс продемонстрировать имеющиеся знания или, как прямо выразился некорректный Фридмунд, заткнуться и дать ответить остальным. По-простому устроить Рунольву темную парни не решались. После инцидента с Арджем никто не рисковал связываться с группой 2-13. Что касается девчонок, то те в большинстве своем военную историю не любили, и Хаймссон им был побоку.

«…процесс поиска подходящих деревьев обычно начинался ранней зимой. В холодную погоду древесина только что срубленных деревьев более стабильна, меньше риск ее пересыхания и образования трещин. Деревья валили, а после устранения веток раскалывали сбоку. Мастер-корабел лично приглядывал за действиями рабочих, особенно если дело касалось дерева, шедшего на наиболее важные узлы конструкции…»

– Появившийся третий великий боец, что победой своей над первым и вторым великими бойцами доказал свое величие и силу, должен сойтись в схватке с Дроной из рода Махавидья, дабы увидели боги неба, земли и моря, кто лучший боец среди первокурсников! И да будет так! Сойдемся же в битве ради чести и победы завтра вечером, здесь, когда будем свободны от занятий! И да победит сильнейший и лучший!

Хельг не может сдержать улыбку, наблюдая, как вытягивается лицо Гаутамы, когда Дрона, после очередной тренировки Хрульга, подходит к компашке бхата и вызывает его на поединок в своей неповторимой манере. И, поскольку ротный зовет его, Дрона тут же уходит, оставляя Арджа в недоумении. Лис мог ему объяснить, что Махавидья уверился в победу Гаутамы в схватке один против двух над теми, «кто носит имя Хельг» и «кто носит имя Свальд», поскольку те оба признались ему в личной беседе в своем поражении майнору Дома Серебряного Лучника. Но не объясняет. Вместо этого Хельг старается донести до всех парней весть о вызове Арджа Гаутамы на бой Дроной Махавидья. И на следующий день весь набор гудит роем пчел в предвкушении грядущего поединка. О причинах мало кто интересуется, но Лис на всякий случай пускает слух, что Ардж бахвалился своей силой, превосходящей Дронову, а Дрона услышал. Девчонкам этого хватает, а парни… Парни ожидают увидеть зрелище, а сообразительные головы готовятся узнать, на что способен Махавидья. В этой ситуации Гаутаме деваться было некуда. Откажись он от боя – и каждый «птенец» посчитает его трусом, а это хуже, чем проиграть в честной схватке. Всеобщая уверенность в необходимости поединка окутывает Гаутаму крепче, чем клятва верности – вассала. Как не преминул отметить Фридмунд:

– Если сущее есть, то оно есть.

Конечно же Ардж проиграл. Он не выстоял против Дроны и минуты, вырубившись буквально после его первых ударов. Махавидья был аккуратен и осторожен, никаких следов на теле Гаутамы не осталось. И еще он был великолепен. Хельг полностью убедился в своей мысли: если Дрона решит драться с ним, то нужно или удирать, или убедить бхата позволить сражаться против него в «эйнхерии». Хотя почти все собравшиеся поглазеть на поединок «птенцы» остались результатом недовольны (девчонок, кстати, ради Дроны пришло немерено, и, кажется, они остались разочарованы, что сражающиеся, по крайней мере Махавидья, не разделись, как минимум, до трусов). Ожидалось нечто невообразимое и труднопредставимое, вроде прыжков по верхушкам деревьев и швыряния огненных шаров из ладоней – некоторые фантазеры приписывали Дроне и такие способности. А свелось все к быстрому движению Махавидьи, не успевшему поставить блок Арджу и ряду быстрых скользящих ударов. Однако информации Хельг получил предостаточно. Как и Свальд, внимательно следивший за боем.