Ключ хранился в доме на сто ярдов дальше. Джерри и Теодора ждали, когда вернется Салли, и девочка так далеко отстранилась от этого чужого дяди, державшего ее, что у него заныли плечи от напряжения и он опустил ее на ножки. Она вперевалку направилась к недавно разбитой лужайке – на траве появились крошечные следы, сначала оставленные случайно, потом нарочно Он хотел побранить ее, но это было бы предательством по отношению к детям, которых он призван воспитывать, и слова осуждения так и не были произнесены. Салли подошла к ним своей широкой крестьянской походкой, слегка запыхавшись от подъема, и впустила в дом. В доме было холодно – холоднее, чем на улице.

– У него электрическое отопление, – сказала она.

– Оно не включено.

– Просто поставлено на слабый накал.

Балки из красного дерева и сосновые доски, просмоленные до оранжевого блеска, не сочетались с отделкой из стекла и с каменными плитами; внутренность дома была таинственна, как внутренность палатки. Между большими, чуть скошенными окнами строгая прямолинейная мебель прятала острые углы под восточными подушками. Цветные шерстяные коврики пытались смягчить холод каменных плит. Ветви сосен за окном, их тени и отражения наполняли комнату призраками каких-то зверей, а перекладины высоких датских стульев казались насестами или лестницами.

– Прелестный дом, – сказал Джерри, а сам подумал, что жить бы он здесь не мог. Это был дом человека, изгнавшего из сознания все, кроме себя, своих потребностей, своего тела, своей гордыни.

– Кухня, – объявила Салли, невозмутимо продолжая обход дома, словно агент по продаже недвижимости, продолжающий упорствовать, несмотря на всю безнадежность дела. – Маленькая, – сказала она, – но ужасно удобная для работы. Типично мужская кухня.

– Он живет один?

– У него бывают гости.

– Он что же, из выродков?

– Иногда на него находит. Он старый человек, Джерри; философ. Видишь, сколько тут полок? Хватит места и для наших книг.

– Но я же не буду здесь с тобой жить, верно?

– Ты мог бы приезжать ко мне. Я думаю, ты даже должен приезжать, чтобы дети к тебе привыкли. Это обременительно для твоей совести?

– Совести? А разве она у меня есть?

– Пожалуйста, постарайся не грустить. Пошли. Тут есть кое-что любопытное – я хочу тебе показать. – Она повела его вверх по лестнице в виде спирали из натертых досок; затем – через верхний холл. Сквозь раскрытые двери из необработанной сосны он увидел тиковые кровати без белья, с матрацами из пенопласта. – Мальчикам придется здесь жить вдвоем, – заметила Салли. В глубине верхнего холла была ванная, оборудованная с римской роскошью. Рядом с дверью стояла лестница – Салли полезла по ней. Ее бедра, обтянутые белыми брюками, проплыли вверх мимо него, точно воздушные шары. – Иди-ка взгляни, – крикнула она вниз.

Салли стояла в восьмиугольной комнате; южные стены ее были сплошные, без окон, а в остальные стороны открывался вид на верхушки сосен и на северное небо, весь свет с которого забирали окна в скошенных свинцовых переплетах, – вот так какой-нибудь человек, подумал Джерри, запрокидывает чашу и пьет, а все прочие стоят рядом, изнывая от жажды. За неподвижными оконными переплетами быстро мчались облака. Под окнами стоял большой мольберт, пустой и новый: остатки соскобленной краски в желобке указывали на то, что им пользовались не больше одного сезона. Отсутствующий художник отличался аккуратностью, он явно любил, чтобы рабочее место было хорошо оборудовано – стеклянные полочки, чертежная доска из матового плексигласа, гибкие лампы немецкого или шведского производства. Джерри представил себе картины этого художника – скорее всего, абстрактные, с обилием воздуха на полотне, остроугольные, по новейшей моде. Джерри еще в детстве надумал пользоваться чертежной доской; карандаш его то и дело прорывал бумагу, потому что они с приятелем приспособили эту доску для метания дротиков, а также как верстак, и от гвоздей, которые они на ней распрямляли, оставались дырки.

– Тебе это противно, да? – спросила Салли,

– Нет, что ты. Я восхищен. Мальчишкой я мечтал о такой мастерской.

Салли подождала, не добавит ли он еще чего-нибудь, затем сказала:

– Ну, для нас это слишком дорого. Он хочет двести двадцать в месяц, и счет за отопление будет ужас какой.

– Не знаю, – признался он. – Это... это, пожалуй, слишком хорошо для нас. Пока что.

Он с тревогой впился в нее взглядом, проверяя, поняла ли она его. Она быстро закивала – да, да, – точно лишенный разума автомат.

– Пора домой, – сказала она. – Питер, наверно, уже вернулся из детского сада, и мне надо готовить ленч. Хочешь поесть с нами?

– Конечно, – сказал Джерри. – Мы... я вызвал женщину посидеть с детьми.

Оказалось, что Питер еще не вернулся. По вторникам эту группу детей из школы и в школу возила Руфь. Все словно происходило в другом времени 6м измерении по сравнению с тем, когда Руфь в своем мягком черном платье вышла на глазах у Джерри из комнаты и исчезла, улыбаясь и смешно твердя про себя: “Ключи от машины, ключи от машины”. А Салли, ставя четыре прибора на тяжелый орехового дерева кухонный стол, тем временем говорила:

– Я сегодня утром спросила мальчиков, хотят ли они, чтобы мистер Конант жил с ними, и они подумали немного, а потом Бобби сказал: “Чарли Конант?” Они очень любят Чарли, все его любят.

– За исключением бедняжки Джоффри.

– Это потому, что ты недостаточно их дисциплинируешь, Джерри. Бобби тоже пытается подкусывать Питера, но я не позволяю. Я этого не терплю и говорю – почему. Мне кажется, очень важно всегда объяснять детям почему.

– А как мне сказать своим, почему я ухожу от них? Она отнеслась к этому вопросу серьезно.

– Просто скажи им, что вы с мамой хоть и очень любите друг друга, но считаете, что будете куда счастливее, если разъедетесь. Что ты их очень любишь, и будешь часто видеться с ними, и постараешься обеспечить их всем, что в твоих силах.

– Обеспечить. Это для тебя – главное слово, да? Она подняла на него потемневшие глаза.

– Разве?

– Я вовсе не хотел сказать гадость. У каждого должно быть свое главное слово. У меня, например, – вера. А может быть, страх? У Руфи, как ни странно, – свобода. Когда она сегодня утром уезжала, она казалась такой счастливой. Она словно бы разводилась со всем, что окружает ее.

– Ты устроил ей превеселенькую жизнь, – заметила Салли.

– Это же ради тебя.

– Нет. Не думаю. Ты вел себя так, потому что тебе это нравилось. Ты ведь и мне устроил превеселенькую жизнь.

– Я не хотел.

Она улыбнулась – косо, потом широко.

– Не огорчайся так, повелитель. Мы ведь этого ждали. – Она отделяла от стеблей листики салата-латука для сандвичей. Джерри обнаружил, что его раздражает эта ее расточительность: вовсе ни к чему отрезать сначала стебель. Готовя, она многое делала вот так – немного бессердечно. На кухне у нее все сверкало, сияло, тогда как у них на кухне было сумрачно и прохладно даже летом.